И даже в смерти не найти покой

[Sheni]

Преддупреждение: авторский замысел предполагает, что фэндом неизвестен читателю до определенного момента, поэтому он скрыт под катом.
Фэндом:

Спойлер

Сильмариллион Дж.Р.Р.Толкиена

[свернуть]

Странно, но я почти забыл, насколько это место отличается от прочих благословенных земель.
Медленно колышущиеся под напором неосязаемого ветра деревья удивительным образом напоминают все виденные мной прежде породы сразу и ни одно в отдельности. Вот то, крайнее слева, только что казалось осиной, чуть правее и дальше – дуб, рядом – клен, береза, ольха... Но стоит перевести взгляд, и ольха превращается в рябину, дуб – в ясень. Вместе с тем, эти деревья несомненно остаются теми же, что и раньше. Каждое – скорее образ дерева, чем некое конкретное его воплощение.
Медленно – словно время здесь завязло в патоке – на землю падают листья. Зеленые, как только и может быть в стране вечного лета, они кружат в бесконечном листопаде. Воздух будто дышит предчувствием скорого дождя, дрожа и колеблясь, словно отражение в безукоризненно чистой озерной глади. Краски размыты, словно акварель, в которую неведомый художник добавил слишком много воды.
Мир вокруг – недосказан.
Надо отыскать дорогу, но взгляд лишь бессильно соскальзывает с окружающих меня предметов, не в силах зацепиться ни за одно определенное дерево, ветку или даже лист. Чувствую нарастающее смятение и растерянность. Мне требуется некоторое время, чтобы подавить их. Чувствую себя размякшим и до отвращения слабым: годы проведенные в здешней безмятежности не прошли бесследно. Неужели это я когда-то вел свой народ во время его полного опасностей и смерти пути к благословенным землям?
Заворожено смотрю на синхронно выгибающиеся кроны. Если верить моим ощущениям, а не глазам, – стоит полный штиль.
Во время предыдущего посещения у меня был проводник. Но сейчас едва ли здешние хозяева откликнутся на мою просьбу отвести к жене. Первой жене.
Спасибо, что вообще пропустили.
Жениться второй раз против обычаев моего народа. Пусть никто не обвиняет меня, не бросает в лицо справедливые упреки, возможно, я совершил ошибку, которая будет стоить дорого не одному мне, даже если когда-то принятое решение казалось лучшим из существующих.
Много лет назад я шел сквозь боль и потери туда, где они невозможны. И, зажженные моей верой, за мной следовали мои люди. Они не обманулись в своих ожиданиях.  Но для меня благословенная земля оказалась чудовищной ловушкой, – утрата становится нестерпимой в краю, не знающем утрат. Казалось, что горечь утрат и расставаний осталась по ту сторону Моря, в навечно скрытых под тяжелым пологом тени землях нашей родины. К сожалению, я заблуждался.
Ветер, до этого мига не касавшийся меня, будто я наблюдал за его играми из-за тонкой прозрачной стены, словно устав притворяться безучастным, вдруг пахнул мне в лицо, охватывая меня своим колдовским дыханием. Волосы разметались, плащ заметался пойманной птицей и я, должно быть, представил весьма живописное зрелище для посторонних глаз, если бы здесь отыскались таковые.
Струящиеся линии одежды, такой, какая принята у моего народа, будто специально предназначены для того, чтобы откликаться на слабейший зов ветра и танца. Так же как и наши сородичи, мы умеем чувствовать движение, даже несмотря на то, что мы – единственные из Трех Племен, кто умеет ценить неподвижность: красоту тысячелетий, навеки запечатленную в извлеченном из горной толщи камне; прелесть пойманной песни в очертаниях взмывающих ввысь сводов созданных нашими руками дворцов; жар земных глубин, пойманный холодным мерцанием алмаза. Старшие лучше нас чувствуют танец, Младшие – ветер, зато мой народ более всех ощущает сродство с земной стихией, касается ли это умения воздвигать огромные чертоги, находить и обрабатывать камень или просить об обильном урожае.
Ветер зовет меня, и я иду, с трудом смиряя шаг: хочется бежать, но сама мысль, чтобы столь грубо нарушить покой здешних мест кажется кощунством. Биение сердца отмеряет ритм моих шагов: три удара, шаг, три удара, снова шаг... Ветер радостно обвивает меня, поднимая в воздух опавшую листву, так, что я перестаю различать что-либо вокруг, кроме окружающего меня зеленого вихря.
Внезапно все затихает, и я обнаруживаю себя стоящим на краю до боли знакомой поляны: пусть наяву я видел ее лишь однажды, мои сны приводили меня сюда бесчисленное количество раз. В центре, укрытая опавшей листвой, словно роскошно украшенным одеялом, лежит прекрасная женщина. Черные как смоль волосы разметались по поверхности камня, на которой разноцветный лишайник и прожилки минералов сплелись в причудливый узор. Белое платье украшено только скользящим рисунком теней, отбрасываемых кронами оберегающих покой спящей деревьев. Глаза, когда-то полные огня, закрыты, и только ветер ласково перебирает трепещущие ресницы. На лице – безмятежность, когда то, казалось, безвозвратно ушедшая. И лишь почти неприметная скорбная складка у губ говорит о том, что странная печаль, охватившая мою возлюбленную после неправильных, слишком тяжелых для прошедших на Благословенной Земле родов, по-прежнему владеет своей добычей.
Печать усталости, пусть и едва уловимая даже для искушенного взгляда, лежит на всем облике спящей. Тот свет, что невидимыми брызгами зажигал радость в сердце каждого видевшего ее, не угас, как показалось мне в те страшные дни, но стал приглушенным, словно ему приходилось пробиваться через огромную толщу воды. И все же, пусть он и утратил способность обжигать, но по-прежнему хранил в себе едва уловимое тепло.
В тот злосчастнейший и счастливейший день в моей жизни ты сказала мне, что отдала своему первенцу слишком много сил. Тогда я не понял твоих слов, сочтя их плодом пережитого испытания. Счастье поднять на руки своего сына затмило мне зрение. Ненадолго, но даже этих немногих дней я до сих пор не могу себе простить. Глупо. Если бы понимание случившегося пришло бы к мне сразу, это ничего бы не изменило и не поправило. Слишком особенным был этот ребенок, который отнял у матери огонь, чтобы вернуть его собственным, в десять крат усиленным, внутренним пламенем. Никого подобного ему не рождалось под звездами прежде и едва ли суждено родиться впредь.
Судьба, одарившая новорожденного столь многим, отняла не меньше. Не миновало и месяца как ты, не в силах более выносить пропитавшую твою душу горечь, ушла сюда, оставив меня с сыном вдвоем. Страх оставить малыша без материнского тепла и ласки привел меня к заключению повторного союза. Случай, подобного которому еще не происходило среди моего народа.
Золотоволосая дочь Старшего племени, бесспорных любимцев Стихий, принесла в мой дом и радость, и печаль. Двое младших сыновей сделали меня счастливейшим из отцов. Но мой первенец так и не нашел общего языка с мачехой. Для него она так и осталась нежеланной захватчицей, занявшая предназначенное не ей место.
Этот раздор, в конце концов, привел к охлаждению между мной и моей второй супругой. Золотоволосая ушла к своим сородичам, и мой дом во второй раз лишился хозяйки. Сыновья в это время были заняты устройством собственной семейной жизни, так что вскоре мои чертоги оказались наводнены внуками. Только старший сын обзавелся семью отпрысками, причем исключительно мужского пола, младшие тоже старались не отставать. И все было бы хорошо, если бы первенец не перенес неприязнь к мачехе на ее сыновей. Те отвечали ему тем же. Мелюзга старалась не отставать от родителей, в меру своих сил, конечно. Так что временами замок напоминал поле боя и крепость во время осады одновременно, хорошо хоть, что пока – в переносном смысле.
Горько усмехнувшись нелепым мыслям, я опустился на колени, прижавшись лбом к прохладному камню. Все еще не потерявшая прежней силы за века праздной безмятежности ладонь сжала обжигающим кольцом тонкое запястье спящей.
Сходство матери с выросшим сыном поразило меня. От отца он взял рост, стать воина и силу, но волосы, черты лица и снедавший его внутренний жар, несомненно, были унаследованы от матери. Сын был красив, хотя младшие братья превосходили его в этом, и силен, превосходя братьев. Сила его духа придавала ему в чужих глазах такую притягательность, с которой не могла соревноваться общепризнанная красота моих младших сыновей. Их это, конечно, злило, хотя создатель не обделил ни одного из моих детей ни красотой, ни силой, ни умом, чтобы создать повод для зависти. Что не помешало им ревниво смотреть друг на друга. Между младшими это болезненное соперничество проявлялось в меньшей степени, – своим союзом они в некоторой мере пытались скомпенсировать отставание от старшего брата, – впрочем, и не исчезало полностью.
Я гневно встряхнул головой. Одержимые жаждой «догнать и перегнать» живую легенду они не осознавали, сколь тяжелым бременем ложился великий дар на плечи своего обладателя. Не замечали лихорадочного блеска красных от проведенных без сна ночей глаз, вечно сжатых губ, с которых не сорвалось ни одной жалобы, не замечали морщин, пересекавших лоб печатью напряженных размышлений. Внутренний огонь бушевал внутри моего первенца неистовым пожаром, грозя выжечь дотла своего обладателя и принуждая его беспрерывно искать выход своему дару. Способность творить – не только величайшее из наслаждений, но и мучительнейшая из пыток. Произведения гения моего сына поражали даже Стихий, но какой ценой постоянного напряжения, непрерывного балансирования на краю пропасти приходилось платить их создателю, боялся представить даже его отец.
Раздоры в моем доме закономерным образом распространились на весь мой народ. Неприязнь между фракцией последователей старшего из моих сыновей со сторонниками золотоволосых братьев грозила рано или поздно превратится в настоящую вражду. Необходимо было предпринимать решительные меры, но любовь ко всем своим детям сковала мне руки.
Суровое решение, на которое оказался не способен я, приняли Стихии. Устроенный ими Пир Урожая был омрачен безобразной распрей моих сыновей. Терпение всемогущих оказалось истощено. Состоялся суд, на котором виновным признали твоего сына. Ты знаешь, в ту злосчастную минуту я впервые усомнился в мудрости наших покровителей. Старший был виноват, но не менее своего брата.
Я должен был, обязан наказать их сам. Прости...
Нашего ребенка отправили в ссылку. Всего на полвека – недолго, по меркам нашего народа, но самого факта приговора было достаточно. Впервые Стихии сочли нужным вмешаться в наши дела. И, боюсь, напрасно. Я видел глаза сына. Я видел глаза моего народа. Оскорбленные, яростные, гневные.
И эта ярость, этот гнев заполыхали во мне. Оскорбление и унижение правителя, на глазах у которого судят его поданного, его сына и его наследника, разбудило во мне, казалось, давно усмиренное бешенство. Я взорвался, как сорвавшийся мальчишка. Наговорил судьям много нелицеприятного. Швырнул им под ноги свой скипетр и отказался от престола. Не знаю, осознавали ли они, что превратили в фарс мое верховенство, но перспектива послушно играть роль марионетки на троне показалась мне отвратительной.
После этого я направился сюда. Мне почему-то показалось, что после всего они едва ли решатся воспрепятствовать моему визиту. Думаю, их сейчас тоже мучают сомнения в правильности принятых решений.
Затем я последую за сыном в место его ссылки: меня мучают плохие предчувствия. Иногда я жалею, что вообще привел свой народ сюда.
Последнее творение нашего сына – величайшее из того, что может быть создано под этими звездами. И, возможно, величайшее из, того что ему суждено было создать. Оно мне кажется его благословением и проклятием одновременно. И я страшусь того, что оно окажется благословением и проклятием для всего моего народа.
Ты помнишь тех тварей из Проклятого, как мы его назвали впоследствии, Ущелья? Их были сотни, а нас – горстка, но надо было держаться, чтобы защитить тебя и других женщин и детей. Тогда мне не было страшно: за моей спиной была ты, а значит, я просто не мог потерпеть поражение. Мы шли рука об руку, преодолевая все, что судьба считала нужным поместить на нашем пути, и... были счастливы. Смерть и опасности, худшие, чем она, подстерегали нас со всех сторон, но мы были юны, сильны и исполнены надежды на лучшее.
Зато я хорошо научился бояться сейчас.
Возможно, оставшиеся за Морем завидуют нашей судьбе. А я – им: мужчина должен быть хозяином своей судьбе, а не послушным ребенком под ласковой дланью снисходительного взрослого.
Боюсь, мое настроение передалось моему сыну. А от него – к остальным.
Говорят, что на оставленные нами земли вскоре придет новый народ – младшие дети Создателя, наделенные им странным даром: умирать в назначенный срок. И поэтому им нет доступа сюда, в Бессмертные Земли. Несчастные, ущербные бедолаги.
Я завидую им, лишенным искушения отказаться от своей судьбы ради бессмысленного блаженства. Завидую им, будущим хозяевам обширных пространств дикой, неприрученной, несовершенной и оскверненной, но такой вольной земли. Я хочу туда, где моя сила, мое мужество, мой меч и моя кровь могут найти себе применение. Чтобы за моей спиной, как встарь, находили защиту те, кто слабее. Чтобы мои руки и мое мастерство приносили красоту и гармонию в земли, ее лишенные, а не наводили лоск на принадлежащую не нам роскошь.
Я хочу вернуться.

Притихший было ветер яростно разметал листья, пригнул к земле верхушки деревьев и умчался вдаль, к ослепительно сверкающими горным вершинам, из-за которых пока еще не разу не поднималось солнце.
Финве, вождь нолдор, второго из трех племен эльдар, последовавших по призыву валар в их благословенную страну Валинор, стоял на коленях перед ложем своей ушедшей в сон жены. Не пройдет и десяти лет, как он погибнет, как и подобает воину, с мечом в руках, защищая Сильмариллы – творения своего старшего сына Феанора, величайшего мастера из всех, когда либо рожденных или ждущих своего рождения. Это будет первая смерть, случившаяся в бессмертных землях. Попавший, как и все эльфы после гибели, в Чертоги Мандоса Финве так и не сможет встретиться со своей ушедшей в безвременный сон женой до конца времен.
Сильмариллы будут похищены темным валой Мелькором, в то время как его сообщница огромная паучиха Унголиант выпьет жизнь из двух Деревьев, служивших в Первую Эпоху тем же, чем во Вторую Солнце и Луна. Вместе с жизнью Тэлпериона и Лаурелинна, как назывались Деревья, закончится Первая Эпоха.
Феанор проклянет убийцу отца и похитителя Сильмариллов, который с тех пор будет носить имя Моргот. Нолдор под его предводительством против воли Валар покинут Валинор, вернувшись в земли, откуда когда-то пришли. Их война с Морготом за обладание Сильмариллами, полная великих подвигов и ужаснейших предательств, будет длиться всю Вторую Эпоху, несмотря на то, что Феанор вскоре найдет смерть от рук убийцы своего отца.
Разгневанные неповиновением и испуганные нападением Моргота, валар скроют Валинор так, что бы никто не сумел добраться до этого края против их воли. В конце концов, после многих ужасов и испытаний потомку людей и эльфов Эарендилу удастся с помощью одного отобранного у Моргота Сильмарилла найти путь в Валинор, где он выступит перед валар послом эльфов. В результате изгнанники получат прощение, валар вместе с оставшимися на Валинора племенами ваньяр, тэлери и отказавшимися следовать за Феанором и его братом Финголфином нолдор начнут Войну Гнева, в которой Моргот будет повержен, а оставшиеся Сильмариллы возвращены. Впрочем ненадолго: оставшиеся в живых сыновья Феанора выкрадут их, так что вскоре величайшие земные сокровища окажутся потеряны.
Первый же Сильмарилл останется на небе указывать оставшимся в Средиземье эльфам дорогу к Благословенным Землям. Людям эта звезда известна под именем Венеры.
Часть эльфов все еще будет жить по эту сторону Моря в течении всей Третьей Эпохи, до тех пор пока развязанная учеником Моргота Сауроном Война Колец не приведет очередную эпоху к завершению.
Четвертая Эпоха станет временем людей.

[Madina]

Ого!))
Подозрения по фэндому у меня появились почти в самом начале)Рада, что я не ошиблась)
Написано очеь красиво. У вас превосходный стиль.
Переживания главного героя, его разговор с погибшей женой, описание природы...
При прочтении вашего прошлого фанфика у меня было впечатление, будто я и вправду слышу музыку.
Здесь же тоже самое-ощущение полного присутствия)

[Эг-Ави]

Действительно, стиль слог на высоте.
Правда, Ходячий Спойлер я не сдрежалась и открыла-таки тэг)))
Но, надеюсь, не сильно потеряла: "

Спойлер

Сильмариллион

[свернуть]

" я не читала.