Право и государство

[Александр Тагере]

1. Право

Определение права

Право есть неотъемлемая составляющая общества. Право, какой бы ни вкладывали смысл в него различные юристы-теоретики, всегда будет обозначать систему правил личного или общественного поведения. Таким образом, право есть требование общества к личности, предписывающее какие-либо положительные действия или воздержание от каких-либо действий. Где нет общества, нескольких лиц и власти, способной поддерживать их права, там нет и права как такового.

Право как требуемая и поддерживаемая властью норма поведения есть только в человеческом обществе. Право создает само общество и само государство. Установление правил общественного поведения создает собственно общественную организацию.

«Право, — утверждал философ и правовед князь Евгений Николаевич Трубецкой (1863–1920), — есть порядок, регулирующий отношения отдельных лиц в человеческом обществе... право есть совокупность норм, с одной стороны, предоставляющих, а с другой стороны, ограничивающих внешнюю свободу лиц в их взаимных отношениях»1.

Как писал крупный богослов начала XX столетия, профессор, протоиерей Николай Семенович Стеллецкий (1863–1920): «Библейская история свидетельствует, что прежде чем явилось государство, уже существовало право, основные элементы которого установлены Самим Богом. Когда после потопа человечество вновь поселилось на земле и начало размножаться, то Бог, заключив Свой завет с Ноем, чтобы обеспечить спокойное существование людей, в то же время дал заповедь: "кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека, ибо человек создан по образу Божию" (Быт. 9, 6). В этом древнейшем правовом определении, какое только известно нам, нельзя не видеть божественного установления если не самого государства, то во всяком случае верховной человеческой власти. Этим определением вообще только предоставляется человеку власть над жизнью и смертью: здесь лишь определяется, что человек, чтобы оградить самое существование человеческой жизни от возможной опасности, должен подвергать убийцу соответствующему преступлению наказанию. Но так как тут нет речи о частной мести родственников убитого, то, очевидно, этим постановлением предполагается начальство или правительство как такой орган власти, при посредстве которого должен поддерживаться в жизни людей правовой порядок, который мы и называем государством»2.

Право и нравственность

Право относится юристами к этиче¬ским нормам, которые определяют отношение отдельных целей человека к общей их совокупности. Этические нормы отличаются единством и носят обязательный характер.

Знаменитый русский юрист, профессор Николай Михайлович Коркунов (1853–1904) даже настаивает, что несо¬блюдение этических норм в прошлом лишает нас и в настоящем возможности достигнуть высших человеческих целей. Он говорит о безусловной обязательности этических норм, неисполнение которых приводит как к внутреннему наказанию (угры¬зение совести), так и к внешним санкциям со стороны государства и общества.

«Несоблюдение этических норм всегда есть дело общего интереса... Если этические нормы нарушаются, если гармония человеческих целей не устанавливается, если личные и общественные интересы приходят в резкое столкновение, общество не может оставаться без¬участным. Нарушитель этических норм неуклонно вызывает против себя суд и гнев общества, заинтересованного в том, чтобы между личными и общественными целями поддерживалось определенное соотношение. Общество поэтому требует от каждого соблюдения этических норм, осуждает за их нарушение, и даже в важных случаях карает за него»3.

Юридические нормы также признаются обязательными для всех, независимо от желательности для них тех или других отдельных интересов. Нравственность дает оценку интересов, право — их разграничение.

Право как общественный порядок

Как и любое сложное целое, общество и государство могут существовать и развиваться, только если будут сохраняться в неприкосновенности все их части, как это происходит в живых организмах. Каждый орган в живом теле не должен работать и развиваться за счет других членов, в противном случае нормальное развитие целого организма прекратится и либо станет невозможным, либо приобретет уродливые формы.

То же самое рассуждение применимо и к явлениям общественности. Гипертрофированное развитие какой-то одной сферы общественной жизни может разрушительно сказываться на деятельности других, что неизбежно приведет к вредным последствиям для общества в целом.

Чтобы избежать этих негативных процессов, необходимо право, которое должно координировать на общих юридических основаниях эти разные общественные явления.

Право частное и публичное

Традиционно право делится на частное и публичное.

Основанием для такого деления является характер правоотношений, в которые вступают стороны. В зависимости от того, каково отношение лица к государству в каждом конкретном случае, право будет частным или публичным.

«Те права, где индивидуальное лицо является самостоятельным субъектом права, суть права частные, а те права, где отдельное лицо фигурирует, как подчиненная часть социального целого, — права публичные... где государство вступает в договор с лицом, пользуется его услугами, оказывая ему взамен того равноценные услуги, там и само государство фигурирует как субъект частного права»4.

Психологические основы общественности

Любой общественный союз строится на основе психологической кооперации. В обществе вступают во взаимодействие чувства, представления и желания отдельных человеческих личностей, создавая ту общность, которую мы привыкли называть народом. Подобная общественная кооперация предполагает некое общее направление в одну сторону этих разнообразных и противоположных чувств, хотений и представлений. Для этого нужна направляющая сила, или, другими словами, власть. И она появляется как последствие этого объ¬единительного общественного процесса и становится важнейшим фактором его совершения.

Здесь немаловажно будет заметить, что психологические основы общественной жизни носят глубоко национальный характер. В силу разнообразных исторически сложившихся условий жизни любой нации она отстраивает свой государственный организм исходя из своего понимания добра и зла, правды и несправедливости, то есть стремится построить такое общество и такую власть в нем, чтобы ее национальные ценности получили наиболее благоприятные условия для своего развития и охранения.

Интересно выслушать мнение такого критика государства и общества, как граф Л.Н. Толстой, по этой теме.

Так, в консервативном журнале «Гражданин» в одном из последних номеров за 1903 год излагаются слова графа Л.Н. Толстого о русской государственности сравнительно с западноевропейской (по статье английского писателя Лонга, который приезжал в Россию и был у графа Толстого).

«Образцы западных учреждений, — говорит граф Л.Н. Толстой Лонгу, — и реформ всегда были и будут гнойным нарывом на политическом теле России.

Ваша всегдашняя ошибка заключается в том, что западные учреждения вам кажутся какой-то стереотипной моделью, по которой должны производиться всякие преобразования. Это и есть именно то самообольщение, которое лежит в основе войн и разбойнических нападений европейцев на иноплеменные народы. Россия нуждается в реформах, но это не восточные и не западные реформы, а просто меры, нужные народу, и притом именно русскому народу. Мнения, что так называемые реформы должны совершаться по западным шаблонам, являются результатом западного самомнения».

На замечание Лонга, что раз западные учреждения пригодны для немцев, французов и англичан, то они могут быть пригодны и для русских, граф Толстой столь же категорически высказал противное мнение.

«Ни на одно мгновение не допускаю, чтобы европейская политика более подходила к европейским народам, чем русская политика к России. Западная жизнь богаче русской во внешних проявлениях, политических, гражданских и художественных. Для такой жизни закон необходим; на Западе смотрят на закон как на венец и охрану существования; жизнь же русского народа экспансивна, и поэтому русские не считают закон за действующее (основное?) начало».

«Но ведь русские подчиняются законам, как и мы», — сказал Лонг.

«Они подчиняются им, но не руководятся ими. Народные массы, пренебрегая всякими внешними ограничениями, руководятся в своей жизни совестью. Если я говорю, что русские руководятся в своей жизни совестью, то я не хочу сказать, что у нас менее нищеты и преступлений, чем в Европе. Я хочу этим сказать только то, что совесть занимает у нас то место, которое на Западе принадлежит закону.

Признав, что между Россией и Европой нет ничего общего, нет основания производить опыты в России над западными реформами; западная система не сумела обеспечить истинной нравственности на самом Западе, почему же она должна дать лучшие результаты в стране, для которой она предназначена не была? Я же могу лишь повторить, что для России, как и повсюду, единственным средством улучшения положения вещей является развитие совести и морального чувства населения»5.

Власть и правопорядок

Власть создает в обществе определенный правопорядок. Она приводит разные произвольные личные желания членов общества к подчинению некоторым общеобязательным и общепонятным нормам поведения, поскольку способна к принуждению.

Достаточно развитое общество не может удовлетворятся простым обычаем, который конституирует только то, что существует в обществе. Правопорядок же постулирует то, что должно быть. Процесс же поиска обществом более широких, всеохватывающих норм порядка, собственно, и становится моментом зарождения государственной идеи.

Св. отцы Православной Церкви считали правопорядок важнейшей стороной государственного строя, по отношению к которому власть является лишь стражем и блюстителем.

Так, великий православный богослов св. Григорий Богослов говорил, что: «порядок отличил нас от бессловесных, соорудил города, дал законы, почтил добродетель, наказал порок, изобрел искусства, сочетал супружества, любовью к детям облагородил жизнь и насадил в человеке нечто большее низкой и плотской любви — любовь к Богу»6.

2. Государство

Государство и Верховная Власть

Из всех разнообразных форм человеческого общения для нас особенное значение имеет государство, так как оно является главным фактором и в развитии права, и в поддержании его авторитета против правонарушений.

Народ организуется и начинает жить по исторически сложившимся нормам, образующим в совокупности правовой порядок, который определяется отношением между властью и подчиненными. Здесь появляется правовое общество, то есть государство.

Необходимую принадлежность каждого государства составляет власть. Причем власть особую, не похожую ни на одну другую общественную власть. Власть присутствует и в Церкви, и в семье, и во всяком другом непроизвольном общении, где властвует над своими членами. Но власть в государстве проявляется особо сильно. Государство по преимуществу из всех общественных союзов есть союз властвующий и принудительный, причем властвующий самостоятельно и исключительно в пределах определенной территории.

«Не подлежит сомнению, что кроме государства существуют другие общественные союзы, власть которых также территориальна (местные автономные общества). Власть этих союзов, будучи территориальною, отличается от власти государства тем, что она не самостоятельна, а напротив того, заимствована и подчинена высшей власти. Власть земства или города не самостоятельна... Напротив того, государство в пределах подчиненной ему территории господствует вполне исключительно, то есть не допускает в этих пределах существования власти, не подчиненной ему. Никакое государство, как бы оно сильно ни было, не может воспрепятствовать образованию в своих пределах враждебных ему анархических партий или разбойничьих обществ; но оно останется государством лишь до тех пор, пока оно в состоянии отстаивать свою самостоятельную власть над территорией против внутренних и внешних врагов»7.

Государство является высшей формой общественности, неизбежность государства— это политическая аксиома. Государство появляется как высший этап развития общества для охраны внутриобщественной свободы и порядка.

«Государство, — пишет Б.Н. Чичерин (1828–1904), — есть высшая форма общежития, высшее проявление народности в общественной сфере. В нем не¬определенная народность собирается в единое тело, получает единое отечество, становится народом. В нем верховная власть служит представительницей высшей воли общественной, каков бы ни был образ правления. Эта общественная воля подчиняет себе воли частные и устанавливает, таким образом, твердый порядок в обществе. Ограждая слабого от сильного, она дает возможность развиться разумной свободе; уничтожая все преимущества случайные, она производит уравнение между людьми; оценивая заслуги, оказанные обществу, она возвышает внутреннее достоинство человека. Заставляя всех подданных уделять часть своих средств для общественной пользы, она содействует осуществлению тех разнообразных человеческих целей, которые могут быть достигнуты только в общежитии при взаимной помощи, и для которых существует гражданский союз»8.

В древности государство тотально занимало всю общественную жизнь человека, подчиняя себе все другие сферы деятельности. Аристотель даже называл государство «самодовлеющем общением», ни от кого не зависимым и ни в ком не нуждающимся.

«Классический мир довольствовался жизнью, — писал русский философ Астафьев П.Е., — вся задача которой сводилась к сохранению и росту учреждений, а не к глубине и высоте личного развития, жизнью, не требовавшей и не допускавшей слишком высокоразвитой духовной личности во имя проникавшего эту жизнь насквозь идеала равенства, посредственности, — именно потому что он был мир классический, дохристианский...»9.

Действительная отличительная особенность государства в том, что оно одно осуществляет самостоятельно принудительную власть. Все другие общественные союзы, как бы они ни были самостоятельны в других отношениях, функцию принуждения осуществляют только по уполномочию и под контролем государства.

Государство является монополистом принуждения. Государственный порядок прежде всего не допускает частного насилия, самоуправства.

Можно определить государство как общественный союз, представляющий собой самостоятельное признанное принудительное властвование над свободными людьми.

Государство, собственно, и есть союз людей, представляющих собою правовую организацию народной жизни и подчиняющихся принудительной и самостоятельной верховной власти. С того момента как человечество живет сознательной жизнью, как у него появилась своя история, оно живет на основе государственности.

Так, профессором Н.М. Коркуновым государственная власть определяется даже как не чья-либо воля, а сила, вытекающая из сознания гражданами их зависимости от государства.

Сознательное подчинение — важнейшая психологическая составляющая, поддерживающая значимость власти в государстве. Подчинение часто не зависит от личных качеств правителей. Власть же есть именно то, что объединяет государство в одно целое.

Власть государства над гражданами выражается не только в пассивном подчинении правительственным повелениям, но и в том, что граждане сами сознают себя обязанными активно относиться к потребностям государства. При этом граждане часто ведут себя жертвенно в отстаивании суверенитета своего государства.

Классическим примером такой сознательной жертвы граждан во имя своего государства является подвиг моряков Императорского русского флота во время Русско-японской войны 1904–1905 годов.

«Сотруднику одной московской газеты, пришлось беседовать о подвиге "Варяга" и "Корейца" с одним из героев морского боя 27 января 1904 года в Чемульпо. Эта беседа проливает свет на те побуждения, которыми руководствовались капитан 1-го ранга Руднев, капитан 2-го ранга Беляев и экипажи обоих судов, когда шли на бой с японской эскадрой адмирала Уриу.

"Мы, как и вообще вся Россия, никак не ожидали, что японцы начнут военные действия до объявления войны, а потому нас поразило требование адмирала Уриу покинуть гавань Чемульпо в самый непродолжительный срок. Стоявший вне гавани, приблизительно в 6–7 милях, японский флот ясно говорил, что значит это требование и что ожидает нас по выходе в море. Несмотря на то что японцы собирались попрать основные положения международного права — права, священного для каждого народа, — нейтральные суда остались глухи и немы.

Мы были одни среди врагов равнодушных. Каждая минута была дорога. Надо было решиться.

И мы решились!

Решение это явилось как-то само собою еще до того момента, когда было сделано распоряжение готовиться к бою. Для каждого из нас решение это было ясно, каждый чувствовал его.

Мы русские. Мы отвечаем за честь России, мы должны высоко держать наше знамя во славу Царя и Отечества. Ему, и только ему одному принадлежит наша жизнь, и мы должны были пожертвовать ею. Ни о каком колебании не могло быть и речи. Личные интересы, интересы семьи и любовь к ней — все это стушевывалось, меркло и терялось в величии момента.

Принять бой на самом рейде мы не считали себя вправе, при этом подвергались бы опасности суда нейтральных держав.

Раздается команда готовиться к сраженью. Деревянные части спешно удаляются. Мы готовы выступить.

Тут каждый из нас простился мысленно со всем, что было ему дорого, простился с Родиной, и, благословляя ее под звуки нашего народного гимна, двинулись мы навстречу врагу.

Трудно, даже больше — невозможно словами выразить тот не¬обычайный подъем духа, энергии и сил, который мы почувствовали в этот страшный момент. Что-то свыше влилось в нашу душу, о себе мы больше не думали, пред нами был наш долг. И долг этот каждый решил исполнить до конца"»10.

Государственная власть сама действительно основывается на осознании людьми их зависимости от государства. Но сознание это не должно носить тоталитарные безусловные черты, потому что люди осознают свою зависимость не только от государственного союза, но и от многих других общественных союзов (Церковь, семья, профессиональные союзы и т.д.).

Знаменитый русский политический мыслитель Лев Александрович Тихомиров (1852–1923) определял государство как «союз членов социальных групп, основанный на общечеловеческом принципе справедливости, под соответствующей ему Верховной Властью»11.

Государство есть организация национальной жизни

Нужно заметить, что либеральная идея о том, что государство есть договорный союз множества отдельных индивидуумов, не соответствует действительности. Государственный союз не нужен атомизированным, а значит, слабо социализированным личностям. Государственный интерес может возникать только у людей, уже объ¬единившихся в другие более мелкие социальные группы, у которых вследствие этого возникли определенные интересы, требующие третейского согласования и охранения от посягательств. Появление этих социальных интересов и их взаимной борьбы в свою очередь рождает отношения власти и подчинения, а здесь уже необходимым становится властный примирительный и объединяющий принцип государственности.

Здесь идея государственного союза предстоит уже как нечто общечеловечески ценное.

Как образно писал святитель Филарет (Дроздов), митрополит Московский о государстве, это есть «некоторый участок во всеобщем владычестве Вседержителя, отдельный по наружности, но невидимой властью сопряженный с единством всецелого»12.

С точки зрения Церкви, «государство не есть непосредственное создание Божие в том смысле, каком является, например, дело человеческого спасения, но оно и не произвольное, самим человеком изобретенное учреждение, а по Божией воле среди людей возникающее установление, наделенное от Бога высшею земною властью. Но, хотя государство, по своей внутренней природе, есть установление божественное, однако осуществление этого "Божия установления" переходит в руки грешных людей; поэтому-то личные органы власти и именуются в Св. Писании "человеческим начальством" (1 Петр. 2, 13)»13.

Структура государства.

Составные его элементы

Составные элементы государства суть следующие:

1. Нация или, иными словами, граждане, составляющие тот живой социальный строй, с разрушением которого разрушается и само государство;

2. Верховная Власть, которая в соединении с нацией образует государство и правительство.

Современное государственное (конституционное) право часто смешивает между собою такие существенно разные понятия, как Souverain (Верховная Власть) и Gouvernement (правительство).

Особенно это характерно для демо¬кратических стран, где сумма граждан, являющаяся Souverain (Верховной Властью), часто «царствует, но не правит». Gouver¬nement (правительство) же, будучи в теории лишь орудием управления, само по себе никакой самостоятельной власти не имеющее и пользующееся лишь теми полномочиями, какие ему дарованы Верховной Властью, в реальности часто подменяет собою Верховную Власть. Стремление привести Верховную Власть в пассивное состояние — очень характерная черта власти административной.

Власть Верховная и власть управительная

Для правильного понимания института государственности четкое разграничение Власти Верховной и власти управительной очень важно.

Наш отечественный политический мыслитель Л.А. Тихомиров прежде всего предостерегал от смешивания воедино Верховной Власти и власти управления, утверждая, что из подобного смешения родились и «в XIX веке утвердились две научно ложные, а практически вредные доктрины о "сочетанной верховной власти" и о "разделении властей", распространенном и на самую верховную власть»14.

Изложение учения о разделении властей находится у Монтескье в XI книге «Духа законов» (1748) — «о законах, установляющих политическую свободу в ее отношении к конституции». Он исходил из того, что каждый имеющий власть склонен к злоупотреблению ею и старается простирать свою власть так далеко, как только может. Монтескье видит в этом произвол, который необходимо устранить с помощью дележа власти между разными учреждениями так, чтобы власть одного сдерживала другого. По Монтескье, должно быть три власти: законодательная, исполнительная и судебная.

Эти конституционные учения родились в юридической науке под сильным политическим воздействием революционной эпохи XVIII–XIX веков. Требование «свободы» в юридической науке вылилось в идею «контроля» над правительством, под которым стали понимать Верховную Власть. Между тем такое смешение неправомерно, и между Верховной Властью и властью правительственной существует принципиальное различие. Эти различия Л.А. Тихомиров формулирует следующим образом:

«Верховная власть, всегда основана на каком-либо одном принципе, едина, сосредоточена и нераздельна. Власть правительственная, напротив, всегда более или менее представляет сочетание различных принципов и основана на специализации — порождая так называемое разделение властей»15.

В сущности, конституционалисты возродили древнее учение Полибия о «сочетанной» Верховной Власти. Около 200 лет до Р.X. он развивал свое учение о политическом эволюционном развитии как последовательной смене друг за другом монархии, аристократии и демократии.

Он утверждал, что по началу какие-то популярные своим правосудием лица создают монархию. Она держится, пока не теряет своего нравственного характера, вырождаясь в тиранию. Тогда тирана свергают; как правило, это делается наиболее влиятельными людьми в государстве. Верховной Властью становится аристократия. Затем аристократия вырождается в олигархию, тяжелым бременем падающую на народные массы, которые свергают и ее. Таким образом утверждается в Верховной Власти принцип демократический. Вырождаясь в свою очередь в охлократию (господство толпы), демократический принцип приводит общество в хаос. Тогда, по Полибию, единственным спасением становится вновь восстановление монархии.

Из этой эволюции Полибий выводил и свое учение о сложных формах власти. Он предлагал сочетать три основных власт¬ных принципа, исправляя недостатки одного достоинствами других.

В реальной исторической действительности сама Верховная Власть не бывает сложной. Она всегда основана на одном из трех вечных принципов: монархии, аристократии или демократии.

А вот во власти управительной всегда действуют разные принципы.

Верховная Власть не имеет никаких юридических ограничений, она безгранична и сама является творцом права, ограничиваться же она может лишь нравственным содержанием своего принципа.

На каком именно принципе будет основана Верховная Власть — различными народами в разные эпохи решается по-разному. Иногда выбирается основа демократическая, иногда аристократическая или монархическая, но всегда она одна. Иначе бы это лишило Верховную Власть единства идеи.

Единство Верховной Власти и разделение властей управительных

Так же, как Верховная Власть едина по своему принципу властвования, она неразделима и в своих проявлениях.

Проявление государственной власти может быть троякое:

1. законодательное;

2. судебное;

3. исполнительное.

В самой Верховной Власти разделения быть не может. Подобная государственная патология способна возникать только когда управительные власти вступают в борьбу с Верховной или когда в государстве происходит процесс смены самого принципа Верховного властвования (например, во время революционной ситуации).

Во властях же управительных разделение компетенции, напротив, совершенно неизбежно. Эти власти специализируются, совершенствуются каждая в своей компетенции. Но развала власти не происходит в силу того, что все эти специализированные власти объединяются Верховной Властью и ей подчиняются.

Форма государственного устройства.

Принципы власти и образы правления

Первое упоминание о попытке группирования различных форм государственного устройства находится у Геродота в его рассказе о переговорах Отанеса, Мегабиза и Дария, какую форму правления установить в Персии после убийства Лже-Смердиса. Здесь Отанес, Мегабиз и Дарий рассуждают о демократии, аристо¬кратии и монархии.

Принципов власти в человеческом обществе всего три:

1) власть единоличная, монархия;

2) власть некоторого влиятельного меньшинства, аристократия;

3) власть общая, всенародная, демократия.

В республике есть безответственный коллективный субъект — народ, воля которого является Верховной Властью демократической республики. В аристо¬кратии— некоторое влиятельное меньшинство. В монархии безответственным органом власти является монарх.

Монархии могут принимать различные формы: неограниченные и конституционные. Вторые только по форме и будут являться монархиями, так как монарх в них уже не является Верховной Властью.

Республиканские государства также различаются по степени осуществления в них принципа подчинения всех государственных учреждений народу или избранным «лучшим» людям. Чем больше непосредственного участия народа в осуществлении функций государственного управления, тем более чистыми или непосредственными могут называться сами республики. В представительных же республиках самому народу принадлежит лишь право избрания своих представителей, которые осуществляют непосредственно управление страной.

Основные формы власти являются типами власти, а не фазисами эволюции власти. Поэтому нужно признать все вышеперечисленные формы власти (монархическую, аристократическую и демократическую) совершенно самостоятельными и не возникающими одна из другой. Они вечны в человеческих обществах, возможны к возрождению в них как Верховные и сосуществуют, никогда не уничтожаясь, в составе самого общества. Эти типы власти могут сменять друг друга и становиться Верховной Властью, меняя ее принцип властвования. Но это не имеет никакого отношения к эволюции, а является фактом революции в государстве.

Форма Верховной Власти зависит от нравственно-психологического состояния нации, от эволюции национальной жизни, но никак от эволюции самой власти.

Внутренний смысл основных типов власти

Верховная Власть сама по себе идео¬кратична, как о ней говорил знаменитый швейцарский юрист Иоганн Каспар Блюнчли (1808–1881), и ограничивается только содержанием своего собственного идеала. В ней выражается дух нации, его вера и политические идеалы. Нация, выбирая, формируя свою Верховную Власть, стремится наилучше охранить свои идеалы и потому останавливается на том принципе власти, который наиболее подходит к этой задаче.

«В этом проявляется, — писал Л.А. Тихомиров, — не что иное, как степень напряженности и ясности идеальных стремлений нации. В различных формах Верховной Власти выражается то, какого рода силе нация по нравственному состоянию своему наиболее доверяет.

Демократия выражает доверие к силе количественной.

Аристократия выражает преимущественное доверие к авторитету, проверенному опытом; это есть доверие к разумности силы.

Монархия выражает доверие по преимуществу к силе нравственной»16.

Демократический принцип выбирается, если в обществе нет сильной веры, объ¬единяющей всю жизнь в одном идеале, и связующей силой общества является сила чисто количественная, по принципу «куда все, туда и мы».

Аристократический принцип господствует, если в народе имеется вера в существование некоего разумного установления общественных явлений и наличие лучших людей, способных истолковывать эту социальную разумность.

[Александр Тагере]

Если же в нации силу имеет некий религиозный идеал, то появляется Монархия. Чем ближе религия стоит к нравственному учению христианства, тем более правильная форма монархии будет реализовываться. Чем более неясен и далек от христианского идеала нравственный характер Божества той или иной религии, тем менее будет различия между властью законной и узурпаторской и тем более будет иметь значение мерило успеха, характерное, например, для ислама.

«Нравственный идеал, — как пишет профессор, протоиерей Н.С. Стеллецкий,— которому служит государство и без которого оно не может существовать, обыкновенно определяется религиозными верованиями народа, непременно есть задаток нравственного развития его. Поэтому государство обыкновенно служило и должно служить целям именно религиозной морали. Мы все требуем, чтобы в государственной политике принимались в расчет, как говорится, реальные обстоятельства. Но, кажется, нет еще большей реальности, чем религия известного народа, составляющая, можно сказать, самую душу народной жизни. Следовательно, совершенно справедливо требование от разумной политики, чтобы государство в порядке своей жизни принимало во внимание религиозные верования народа и не игнорировало их. Только те, кто привыкли думать одними абстракциями, не обращая внимание на действительную жизнь, могут приходить к мысли о создании такой государственной организации, при которой как будто бы народ может вовсе не иметь никаких религиозных верований»17.

Л.А. Тихомиров о монархической Верховной Власти

Изучая систему управления монархического государства, Л.А. Тихомиров прежде всего ставил вопрос о месте в этом управлении самого Монарха. Он предложил разработанную им систему государственного действия Верховной Власти (или действия по «царской прерогативе», как он ее называл), где определял два способа действия Верховной Власти. Обычный порядок управления сводился к действию Верховной Власти через посредство государственных учреждений; чрезвычайный — к действию непосредственно в порядке Верховного управления.

Под действием по царской прерогативе Л.А. Тихомиров имел в виду особое действие по естественному царскому праву, которое не противоречит обычному юридическому праву, но которое находится вне конкретных его форм (статей) и требуется исключительными государственными обстоятельствами. Юридический закон всегда устанавливает средние нормы законности, но этого часто недостаточно для торжества высшей правды, которому служит монархический принцип. Поэтому Монарх как личность, на гарантии его царской совести, должен иметь право действия, не согласующееся с реально существующими в наличии законами, если те не могут поддержать правду на должной высоте. «Царская прерогатива решения по совести поддерживает сознание того, что правда выше закона, что закон только и свят— как отблеск правды. Царская прерогатива действия по совести совершенно неустранима в монархии. Там, где она исчезла — монарха, как Верховной Власти, уже нет»18.

Без такого надправного действия Верховной Власти Л.А. Тихомиров отрицал существование самой неограниченной и самодержавной власти Царя.

«Правовое самоопределение и самоподчинение Верховной Власти, — утверждал Л.А. Тихомиров, — происходит в среде меняющихся условий государственности. Изменяются условия экономические, отношения между людьми и характер людей. Вечно живущее самоопределение Верховной Власти приводит ее поэтому к изменениям прежде установленного правопорядка, к новому законному выражению отношений между своим внутренним содержанием и внешними условиями»19.

Именно в силу этой исторической необходимости Верховная Власть и должна всегда оставаться свободною, «только при этом имея возможность создавать закон и право, которыми она себя ограничивает условно, впредь до того, пока установленное право соответствует внутреннему содержанию принципа Верховной Власти... Создавши самый полный кодекс законов, Верховная Власть in potentia остается так же полновластна, как была до создания и единого из параграфов этого кодекса»20...

Власть и право

Опора всякой государственной власти есть не что иное, как высокое развитие чувства законности. Государственная власть никогда не может опираться исключительно на физическую силу уже потому, что правительство в каждом государстве всегда является меньшинством в обществе. Вот почему наиболее важною опорою для власти является чувство законности: оно побуждает граждан исполнять веления законодателя и служить гарантией того, что предписания закона будут исполняться гражданами, даже в тех случаях, когда им приходится стеснять себя в своих отношениях к государственной власти.

Власть, по профессору Н.М. Коркунову, — сила, обусловленная не волею властвующего, а сознанием зависимости подвластных. Для того чтобы орган власти мог в своей деятельности опереться на сознание подчиняющихся их зависимости от государства, необходимо, чтобы его действия находились в известном соответствии с этим сознанием подвластных, с теми представлениями, какие они имеют о государстве, об его отношении к праву, к личной и общественной свободе. Власть государства простирается лишь настолько, насколько граждане сознают себя от него зависимыми. Поэтому всякое сознание личной или общественной свободы непременно обусловливает соответственное ограничение государственной власти.

Ту же мысль, но другими словами вы¬сказывал и идеолог русского почвенничества, философ Н.Н. Страхов (1828–1896). «Никакая власть, — писал он, — не лишает нас свободы, если внутри нас есть согласие на нее... Для этого нужно видеть во власти известный смысл, иметь ясную ее идею: только тогда у нас будет согласие на ее осуществление»21.

3. История государства и права

в России

Государственность как таковая — одно из сложнейших общежительных установлений человеческой жизни, и всегда, во все времена этот общий для всех крупных цивилизаций, могучий институт, его история, проблемы деятельности и усовершенствования волновали лучшие головы представителей разных наций.

С древнейших времен, со времен Русской правды, правового кодекса Киевской Руси, русские «любомудры» изучали различные правовые вопросы, создавали Судебники, писали различные уставные грамоты и другие документы которые можно рассматривать, как русские юридические древности.

Самобытность и суверенность государства

Самобытность, суверенность, непохожесть, оригинальность — это неотъемлемое право каждого государства. Именно индивидуальные особенности государства порождают политическую независимость и жизненную силу этих государств, тогда как общества, построенные по либеральным трафаретам, как и посредственные личности, носят на себе печать безжизненности, искусственности, а значит, цивилизационной слабости и неустойчивости. Из этого положения вытекала необходимость изучать государственный строй государств в связи с историей нации в целом.

Особенности формирования русской системы власти мы видим во влиянии византийской идеи власти Императора, идеи религиозного автократизма, глубоко воспринятой русскими книжниками и летописцами, и в частноправовом характере власти Великих князей из рода Рюриковичей, смотревших на свои владения как на свою неотчуждаемую вотчину, переходящую по наследству в их роде.

В России не было того феодального строя, установившегося в Европе, который сформировал враждебные классы, породил борьбу королевской власти с феодальной аристократией. Счастливое разрастание рода Рюрика не дало боярской знати стать реальной силой, могущей противодействовать собиранию единой власти. Борьба на Руси за власть всегда была противоборством между родственниками. На Руси не было создано крупное землевладение, находящееся не в руках дома Рюрика, разросшаяся династия Рюриковичей «окняжило» землю, на Западе же произошло «обаристокративание», попадание земли в руки знатных родов. Феодализм на Западе породил борьбу королей с аристо¬кратией, а затем, после поражения послед¬них, — общее с остатками аристократии порабощение народа.

Таким образом, зарождение и развитие власти на Руси и на Западе глубоко отличалось различными поземельными отношениями — феодальные на Западе и частноправовые у нас. Московский князь, а затем и Царь смотрели на наследованную и приобретенную землю как на свою личную собственность, которую они передают по наследству своим сыновьям, они видели в Руси свою «отчину», землю, переданную им во владение их отцами.

Формированию большого Московского государства способствовали и две другие причины: концентрация земель в руках московской линии Рюриковичей, а затем и вымирание этой линии после Царя Феодора Иоанновича. Вторая причина позволила новой династии владеть московской «отчиной» вследствие занятия Московского престола и отказаться от поддерживавшейся всеми московскими Рюриковичами удельной системы, при которой каждый выделял своим сыновьям уделы во владение. Романовы окончательно превратили вотчину Рюриковичей в Московское царство, а князя-вотчинника — в Государя, но власть сохранила свою родовую частноправовую черту. Романовы также смотрели на Московское государство как на свою личную собственность.

По мнению глубокого исследователя русской государственной власти Николая Алексеевича Захарова (1883 — после 1928): «Такой характер властвования налагал особую печать на развитие понятия о существе нашей Верховной Власти. Эта частноправность вошла в плоть и кровь русского государства, несмотря ни на потрясения смутного времени, ни на все изменения императорского периода»22.

Владение землей в Московском государстве разделялось на вотчинное владение (наследуемое во владетельном роде) и на поместное (не наследуемое), и зависело от службы Государю. За верную службу землю дарили либо во временное, либо в наследственное пользование; неисполнение государевой службы, немилость вызывали отобрание дарованного. Таковое владение землей высшего слоя государства сильно разнилось от западного феодального владения.

«На Западе, — пишет Н.А. Захаров,— родовая аристократия развивалась при конкуренции с королевской властью на территориях, охраняемых вассалами, подданными сюзерена. У нас подобие этой аристократии — удельные князья, потомство общего с царствующим государством родоначальника, — потеряли всякое значение под твердой рукой московского государя. На Западе высший слой общества составила родовая аристократия, которая в некоторых местах, потеряв возможность противостоять воле возвысившегося над всеми феодала-короля, создала корпоративные законодательные собрания, ограничивающие власть государя. У нас же весь высший класс состоял из лиц, непосредственно избранных царем, и экономически зависел от государя, который имел неограниченное право отбирать земли у тех, кто неправильно или неисправно нес свои обязанности. Если на Западе феодал был неограниченный господин своих земель, то русский служилый человек был государственный работник, которому государь давал за его труды право вечной, наследственной или пожизненной аренды»23.

Эта система начала разрушаться только при Екатерине II, освободившей дворян от обязательной службы, с какого момента в государственную систему было введено структурное противоречие: одни продолжали служить, другие получали право не служить.

Наследие Византийской Империи.

Московские Государи и Византий¬ские Василевсы

Власть Византийского Императора, по учению византийских идеологов, имела подданными всех православных мира, где бы они ни жили и какие бы национальные Государи ими ни властвовали.

Яркой иллюстрацией такого взгляда является письмо патриарха Антония IV (1389–1397) русскому Великому князю Василию Дмитриевичу: «Святый царь имеет великое значение для Церкви; он не то, что другие князья и местные владетели. Потому что от начала цари утверждали благочестие для всей вселенной; цари собирали вселенские соборы; они утвердили и узаконили соблюдать те определения относительно правых догматов и христианской гражданственности, о которых гласят божественные и священные каноны; они много ратовали против ересей; царские распоряжения вместе с соборными установили первенство кафедр архиереев, разделение их епархий и распределение округов. Поэтому они пользуются великою честию в Церкви и занимают в ней высокое положение. Ибо, хотя, по Божию попущению, неверные и стеснили власть царя и пределы империи, однако ж и до сего дня царь поставляется Церковью по тому же самому чину и с теми же самыми молитвами (как и прежде), и до сего дня он помазуется великим миром и поставляется царем и самодержцем всех ромеев, то есть всех христиан. Повсюду, где только находятся христиане, имя царя воспоминается всеми патриархами, митрополитами и епископами, чего никогда не удостаивался никто из других князей или местных властителей»24.

Русские историки по-разному оценивали влияние Византийской Империи на Русское государство. Но все они выделяли одним из центральных персонажей этого влияния Софью Палеолог, супругу Великого князя Иоанна III. И не столько даже влияния, исходившего лично от нее, сколько символической передачи властного Имперского наследия Византии через этот брак.

Дядя Зои (Софьи) Император Иоанн VIII был женат на русской, Анне, дочери Великого князя Василия I Дмитриевича. Отец Зои был деспот Мореи, затем бежавший в Италию.

Знаменитый Н.М. Карамзин (1766–1826) и академик И.Е. Забелин (1820–1908) приписывали Софье большое влияние на Иоанна, академик С.М. Соловьев (1820–1879) и доктор русской истории Д.И. Иловайский (1832–1920) считали, что Софья ничего особенного не добавила к уже имевшимся историческим стремлениям Московских Государей.

«Высказывалось мнение, — писал исследователь этого вопроса профессор И.В. Савва, — что благодаря браку с византийской царевной Иоанн III стал смотреть на себя как на наследника византийских императоров, в доказательство чего ссылались на то, что Иоанн III начал титуловаться царем и позаимствовал герб византийский, однако не было обращено внимания на то, что Иоанн III начал в некоторых случаях называть себя царем не после брака с Софьей, но после прекращения зависимости своей от золотой орды, что ни Иоанн III, ни Василий III не настаивали на признании за ними царского титула, что в отношении к подданным своим они не назывались царями, не титуловали их так и подданные, что никто из московских государей в доказательство прав своих на царский титул никогда не ссылался на получение права на это Иоанном III чрез брак с Софьей. Говорилось вообще о влиянии византийском, проникшем в Москву с появлением там Софьи, но точно не указывалось, в чем оно проявилось»25.

Великие князья Московские имели чувство большого государственного достоинства в отношении иностранных Государей, что проявилось в их деятельности сразу после свержения татарского ига. Устами Великого князя Василия Дмитриевича была высказана политическая программа для всех последующих московских Государей — «мне имение собирать и возноситься».

Хорошо известно, что и многие иностранные дворы начали уже тогда понимать силу московских Государей. Так, в грамоте 1514 года император Максимилиан I назвал Великого князя Василия III «Цесарем Всероссийским». (Император Петр I ссылался именно на эту грамоту, доказывая свои права на титул «Императора Всероссийского».)

Принимая мысль о влиянии идеи византийской власти на московских Государей, все же необходимо указать и на различие, на которое указывал профессор В.И. Савва.

«Различие, — писал исследователь вопроса профессор В.И. Савва, — в идеях власти московского царя и византийского императора, наглядно выражающееся в церковно-гражданских обрядах того и другого, весьма значительно. В Византии обряды эти выражали особое положение императора в Церкви, как царя всех христиан, в Москве же в этих обрядах выражалась не столько высота власти царя, как государя русского, сколько глубина его благочестия. В Византии в этих обрядах император на первом плане, особенно в обряде, который совершался в неделю Ваий: он затемняет даже патриарха, в Москве наоборот — в тени смиренная фигура царя. И народ русский, видя царя своего в церковно-гражданских обрядах, скорее видел глубину его смирения, чем высоту его сана»26.

Уважение к особе Государя в Московском государстве проявлялось, вообще говоря, гораздо более, чем в Византии, несмотря на все внешнее великолепие византийских церковно-государственных обрядов.

Идея «Москва — Третий Рим»

В 1453 году турками был взят Константинополь, и последний Император Византийской Империи погиб при штурме. Московская Русь осталась единственным свободным Православным государством. Осознание этого факта связано с возникновением идеи «Москва — Третий Рим».

Впервые эта идея была высказана игуменом псковского Елиазаровского монастыря старцем Филофеем (ок. 1465–1542) в послании дьяку М.Г. Мисюрю Мунехину: «Яко вся христианская царства приидоша в конець и снидошася во едино царьство нашего государя, по пророческим книгам то есть Ромеиское царство. Два убо Рима падоша, а третии стоит, а четвертому не быти».

Это значение власти московских Государей, положения в мире Московского государства понимали, в том числе и в Европе.

Так, в 1473 году венецианский совет писал Ивану III, что Византийская Империя «за прекращением императорского рода в мужском колене принадлежит Вашему Высочеству, в силу Вашего благополучнейшего брака с Софиею Палеолог».

Андрей Палеолог, брат Софии, наследник византийских императоров, в 1480 и 1490 годах бывал у Великого князя Ивана III и предлагал продать свои права за деньги.

В 1519 году приезжал посол магистра прусского Тамберг и передавал послание папы Римского, приглашал Великого князя Василия III «за свою константинопольскую вотчину стоять и что время к тому удобное».

В 1576 году венское цесарское правительство предлагало Ивану Грозному союз для изгнания турок, «чтобы все царство греческое на восток солнца к твоему величеству пришло, чтобы Ваша Пресветлость были за восточного цесаря»27.

Официально статус московского Государя как православного владыки подтвердил Константинопольский патриарх. В 1561 году он утвердил Ивана Грозного в сане Царя, как родственника византийских императоров.

На этом фоне знаменитая сегодня формула старца Филофея «Москва — Третий Рим» не была чем-то уникальным, необычным и уж тем более претенциозным.

В XVII столетии частичное воплощение получает другая столь же интересная идея: «Москва — второй Иерусалим», сформулированная в камне патриархом Никоном (Миновым) (1605–1681). «Новый Иерусалим» был проектом воссоздания Святой земли, причем он был самым большим в мировой истории. На огромной территории был осуществлен замысел грандиозной архитектурно-ландшафтной иконы, в центре которой находился Воскресен¬ский монастырь, «в меру и подобие» храма Гроба Господня в Иерусалиме.

Право и государство в петербургский период

Бурные события XVII–XVIII веков, рост государства, влияние западной культуры дали толчок формированию русской академической науки. Следующим этапом истории права и государства в России уже в петербургский период русской истории становится университетская юридическая наука, правоведение. Как обществоведческая дисциплина, преподаваемая в русских университетах, среди прочих наших научных традиций правоведение, пожалуй, одна из самых молодых. До революции 1917 года успело сформироваться всего каких-нибудь четыре-пять поколений университетской правоведческой профессуры.

К сожалению, академическая наука в России была поглощена изучением политико-правовых конструкций западных стран гораздо более, чем изучением собственной традиции. В лучшем случае в трудах знаменитых русских правоведов XIX—начала XX столетия можно найти комментарий к действующим тогда конкретным юридическим кодексам. Но когда нужно дать положительное учение русского права, русский юрист того времени (как правило, это либерал и конституционалист) оказывается в положении того «лапландца» (западника), о котором пишет Юрий Федорович Самарин (1819–1876) в своей рецензии на сочинения Б.Н. Чичерина.

«Представьте себе лапландца, — пишет Ю.Ф. Самарин, — никогда не видевшего ничего, кроме своей родины, и перенесенного внезапно под знойное небо Африки; первое его суждение непременно выразится отрицанием: Африка поразит его как земля, в которой нет ни снега, ни трескучих морозов... В применении к русской истории... мысль... не проникает глубже отрицательных, внешних признаков. Уяснивши это, мы вправе сказать, что доселе господствует у нас отрицательное воззрение на русскую жизнь; иными словами: ее определяют не столько по тем данным, которые в ней есть, сколько по тем данным, которых в ней нет и которым, по субъективному убеждению изучающих ее, следовало бы непременно в ней быть»28.

Наши юридические «лапландцы» не заметили глубокой самобытности Верховной Власти в России, а это, быть может, одна из наиболее ярких областей самобытности русского духа. Самобытность Самодержавия была прежде всего в том, что оно родилось и росло вместе с рождением и ростом самой русской нации. А значит, оно плоть от плоти русского народа, включает в себя все религиозные, психологические, бытовые и культурные стереотипы русского мышления, психологии, веры и вкусов.

Признание несамостоятельности, несамобытности за русской традицией государственности есть признание бесталанности, безвольности и беспомощности самой России и русского народа, с одновременным отказом и от собственных попыток творить что-либо самостоятельно и самобытно. Это ведет наших либералов и к личной подражательности, которая не принесла ни одного крупного мыслителя на протяжении XIX–XX веков, но зато дала легионы средней руки подражателей, «просветителей» в духе западных новомодных политических и других учений. Отсюда всегдашняя бесхребетность большинства нашей «мыслящей» интеллигенции, готовой легко принимать в себя западные убеждения и с такой же легкостью расставаться с ними при новом идейном дуновении со стороны «страны великих чудес» (Западного мира).

Л.А. Тихомиров был прав, когда писал, что «русская политическая мысль, насколько она сделала успехов в национальном духе, — всем обязана не государственной науке, которая прививала европейские идеи и понятия, а публицистике»29. Гораздо больший материал, чем все труды университетских правоведов, для национального политического сознания представляет консервативная публицистика30, сумевшая выразить в газетно-журнальных баталиях идею монархической власти — этого творца русской государственности. И здесь имена Н.М. Карамзина (1766–1826), А.С. Хомякова (1802–1860), И.В. Киреевского (1804–1856), Ю.Ф. Самарина (1819–1876), Н.Я. Данилевского (1822–1885), И.С. Аксакова (1823–1886), М.Н. Каткова (1818–1887), К.Н. Леонтьева (1831–1891) имеют большее значение, чем даже такие известные профессора права, как А.Д. Градовский (1841–1889).

[Александр Тагере]

На развитие самобытной русской правовой школы история отвела нам всего 100–150 лет. Этого времени недостаточно для того, чтобы у нас окрепло собственное правовое сознание, установилась своя философия права. И все же русская юридическая литература дает нам некоторое количество исследований, и до сего дня не утративших философско-правовой актуальности для изучающих институты власти и государства.

Особое внимание я бы обратил на следующие несколько сочинений: Л.А. Тихомирова «Монархическая государственность» (1905), на работы профессора В.Д. Каткова «О русском Самодержавии» (1906) и «Нравственная и религиозная санкция русского самодержавия» (1907) и некоторые другие, на капитальное исследование профессора П.Е. Казанского (1866–1947) «Власть Всероссийского Императора» (1913), на исследование Н.А. Захарова (1883—после 1928) «Система русской государственной власти» (1912), на труд профессора М.В. Зызыкина (1880–1960) «Царская власть и Закон о престолонаследии в России» (1924), на работы профессора И.А. Ильина (1883–1953) и И.Л. Солоневича (1891–1953), появившиеся уже в эмиграции.

События конца XIX века и бурное революционное начало XX века дали огромную пищу для размышления политическим публицистам. С усложнением государственного механизма, с увеличением его социальных задач разнообразилась и политическая литература. Пришло осо¬знание необходимости разработки политической философии.

Уже тогда, на рубеже веков, наша государственно-правовая наука, оторванная от родной почвы, не исполняла своей профессиональной функции — законодательного оформления национально-государственных идей. Правоведы, изучая русское государственное право, редко выходили из узких рамок трактовки статей существующих законов. Только немногие из них брались за несравненно более трудное дело — создание политической философии. Подражательное и зависимое от западных юридических идей, русское государственное право под натиском либерализма и множащихся партийных «истин» было неспособно осмыслить и удержать понимание основ нашей государственности — государственности, явившейся самым крупным опытом человечества в построении своих социальных общежитий.

Монархия в России

В Монархии, в отличие от любой другой власти, есть что-то глубоко личностное, человеческое, персонифицированное, понятное и родное для русского человека, но одновременно — в области исполнения своих державных обязанностей — и что-то неимоверно возвышающееся над жизнью простого человека, несоизмеримое со значением жизни этого простого человека,— несоизмеримое, как жизнь полководца и рядового солдата.

Есть в Монархии особая привлекательность, особое обаяние, способное подчинять себе сердца людей, даже борющихся с ней.

В этом смысле очень показателен рассказ яркого эмигрантского идеолога Ивана Лукьяновича Солоневича (1891–1953) о двух своих приятелях-студентах (оба члены революционных партий, один — польской национальной, другой — социалистической). Во время празднования 300-летия царствования Дома Романовых Иван Солоневич и эти два студента оказались в Санкт-Петербурге свидетелями проезда Государя и восторженного приветствия его народом. Увидев Государя, студенты позабыли, по-видимому, все свои предубеждения относительно царской власти и с ликованием возглашали русское «ура» проезжавшему Императору. Сработала какая-то метафизическая, таинственная сила обаяния Помазанника Божия, не изъяснимая человеческим языком. Личность — это вообще всегда тайна, постичь которую до конца нет никакой возможности, тем более личность Помазанника Божия, сердце которого в «руце Божией».

Мощь монархической власти способна увлечь за собой миллионы людей, и не в последнюю очередь личными и династическими качествами ее носителей. С одной стороны, нацию привлекает в Монархии то, что Царская Семья, как и все ее подданные, живет семейной жизнью с по-человечески всем понятными личными горестями и радостями: так же, как и у всех, в Царских Семьях рождаются дети, женятся молодые, умирают старики и т.п.; с другой стороны, нация видит, что при общей всем семьям (в том числе и цар¬ской) обыкновенности воспроизведения «рода людского» по заповеди «плодитесь» весь круг личностных и семейных интересов в Семье Царской подчинен главному — царскому служению на посту главы государства и нации.

Это сочетание обыкновенности Государей в семейной жизни и уникальности в служении государственном делает их одновременно и личностно понимаемыми, и метафизически почитаемыми.

В республике же подобной метафизики власти нет, в ней господствует физика количества поддерживающего или просто открыто не бунтующего большинства; в ней (как в типе власти) личностное начало ослаблено, у нее, как правило, нет своего лица (человеческого, персонифицированного), нет человеческой связи с нацией, ее нельзя любить как личность — так, как можно любить Царя.

В Монархии власть, одним из главных принципов которой является династичность, входит с нацией в самую крепкую связь — связь общей историей. На каждого представителя царствующей Династии нация, кроме личного отношения к делам и личности конкретного царствующего Государя, распространяет еще и отношение, выработанное к его предкам. Связь, переходящая в родственность подчинения и властвования, устанавливается глубже и сильнее.

Вообще, параллель личного и общественного во власти очень важна. Для Монархии очень существенно не только положительное отношение к монархическому принципу властвования в общем, но еще и личностное отношение к каждому царствующему Монарху в частности.

Как любовь глубже влюбленности, как единение любящих супругов сильнее, чем временных любовников, так и связь между властью и нацией более глубока и значима в монархическом государстве, чем в республиканском.

Современность и российская государственность

Начало XXI века совпало с концом пост¬советского либерального диктата, идеологи которого всего на какие-нибудь десять лет попробовали заменить институт государства свободолюбивыми прениями о «гражданском обществе», о «свободном рынке». Не заставившим себя долго ждать с итогом этого эгалитарного эксперимента, с попыткой жить «без мозжечка в голове» и «без позвоночника в теле» стал страшный упадок государственности, потеря территориального единства и устремленность второпях построенной федеративной системы в сторону распадающейся конфедерации.

Современность, приостановившись, как кажется (с приходом президента В.В. Путина), перед бездной небытия, повелительно настаивает на пересмотре либеральных представлений о государстве и других человеческих союзов и требует утверждения нового понимания в противовес прошедшему «десятилетию сугубой индивидуальности» — и на государственном, и на общественном уровнях.

Сущностью этого современного требования государственной необходимости не является прямолинейная противопоставленность коллективного — личному, общих интересов — интересам индивидуума. Смысл современной реанимации ценностей государства и других человеческих общностей (Церкви, социального слоя, семьи) заключается в выравнивании отношений между личностью и различными социальными союзами, объединяющими эти личности. Смысл новой теоретически предполагаемой государственной политики в гармонизации корпоративных отношений, вписываемости личности в мир государства и общей устойчивости общества.

[Александр Тагере]

Поиск лучшей работоспособной и наиболее стройной подобной системы — сверхзадача и большое дело для современной государственности. Эта глобальная и величайшая задача в теоретико-практической области, от которой во многом зависит дальнейшая жизнеспособность русского государства. И она встает, в полный свой рост, прежде всего перед русской юридической наукой. Именно от нее мы вправе были бы ждать и даже требовать положительного решения этой насущной проблемы современной государственности.

Государство должно снова выйти на общественную сцену в главной роли устроителя и творца общественной жизни.

На этом пути, в новой современной ситуации появляются и новые соблазны, главный из которых можно назвать соблазном «чистой государственной силы»— государственной власти без духовного ограничения и без духовного основания. Этот «языческий» соблазн возможно преодолеть только на пути обращения к христианскому пониманию власти как тяжелого бремени, «почти Голгофы».

Русский эмигрантский публицист Иван Лукьянович Солоневич в одной из своих поздних статей писал: «Российская государственность строилась на Православии, а не на юриспруденции. Все попытки перевода с православного языка на язык "конституций" суть попытки безнадежные»31.

В этой мысли мэтра консерватизма нет пренебрежения к юридической науке, как может показаться на первый взгляд. В ней есть отрицание сугубо секулярного и позитивистского подхода к традиционалист¬ским формам властвования, которые демонстрировало правоведение в своем увлечении чисто теоретическими бумажными «конституционными» конструкциями и попытками «зарегулирования» свободных и единоличных властных действий. В ней есть убеждение, что юриспруденция не должна быть автономна в своих теоретических построениях ни от исторической судьбы нации, ни от вероисповедных форм ее сознания. В противном случае беспочвенность права будет только ослаблять и нацию, и союзы, ею создаваемые.

Здесь уместно выслушать блестящее рассуждение о праве одного юриста начала XX столетия.

«Право, — пишет профессор Н.В. Болдырев, — основа общественной жизни, на нем создаются живые целостности, оно оживляет, персонифицирует их. Благодаря праву над отдельными физическими личностями вырастают совокупности юридических лиц. Это значит, что отдельные лица начинают вести себя как органы и послушные орудия некоторого целого, начинают жить так, как если бы центр тяжести их жизни оказывался вне них. Реальность такого поведения равносильна реальности юридических лиц. Люди-органы не жуируют, а служат, не довлеют себе, а жертвуют собой, и чем больше и величественнее то целое, органами которого они себя чувствуют, тем личная жизнь их становится богаче и осмысленнее.

Изолированный, исчерпывающийся самим собой человек — какая это скучная мелочь! И как велик и значителен человек, в груди которого бьется великое сердце его народа. Чем больше люди становятся органами, специализированными, дифференцированными, несводимыми друг к другу, то есть не равными, дисциплинированными и служебными, тем больше целое получает самоличный, человеческий облик, становится осмысленным, прекрасным и живучим. Личность сверхличного — в его осмысленности, воодушевлении, в способности воодушевлять и магнифицировать подчиненную ему личность.

Право — только скелет по сравнению со всей полнотой жизни, но самая полная жизнь — только мокрая слякоть без юридического костяка. Право улаживает и упорядочивает массу, вносит в твердость границу и возможность сложных кристаллических сочетаний. Право— борьба за место в целом, и в нем родится целое; масса — борьба за себя, борьба против целого. Как характерен для нашей гуманистической революции ее антиюридический дух, борьба с правом, мужественным и суровым, во имя какой-то подленькой приспособляемости и утилитарности»32.

Глядя на современное государство, на его властные институты, сегодня трудно не заметить их крайнюю скованность, прежде всего в вопросах защиты правды и справедливости, в противодействии антигосударственной, уголовной и экономической преступности. Сложилась такая правовая ситуация, при которой богатый и влиятельный преступник может уходить от любой ответственности, предусмотренной государством, были бы хорошие адвокаты и надлежащие связи в судах. Государство само способствует этому через многочисленных своих служащих, так или иначе включенных в коррупционную деятельность.

Неиспользование власти есть тягчайший грех государства перед законопослушными гражданами. Оно оборачивается прежде всего утяжелением для них государственного бремени, приучает слабых не рассчитывать на защиту сильного государства, а значит, наносит тяжелейший урон престижу Власти как социального института.

В поиске лучшего политического устрой¬ства никуда не уйти от христианского взгляда на власть, изложенного в Священном Писании и Священном Предании Церкви. Прежде всего, власть, по слову Божию, должна стремиться поддерживать и ограждать от посягательств на него тот идеал христианской жизни, который формулируется Библией, — проведение человеческой жизни, тихой и безмятежной, во всяком благочестии и чистоте. «Итак прежде всего прошу совершать молитвы, прошения, моления, благодарения за всех человеков, за Царей и за всех начальствующих, дабы проводить нам жизнь тихую и безмятежную во всяком благочестии и чистоте» (1 Тим. 2, 1–2).

Именно этим «царским» путем, срединным между социалистическими и либеральными соблазнами, и идет настоящая традиционалистская русская мысль.

Начало возрождения того христиан¬ского взгляда на право, к которому приходили некоторые ученые-юристы еще в начале XX века (профессор Е.В. Спектор¬ский, профессор В.Д. Катков, профессор М.В. Зызыкин, профессор И.А. Ильин, Л.А. Тихомиров, Н.А. Захаров, профессор Н.В. Болдырев, профессор П.Е. Казанский, профессор М.В. Шахматов (1888–1943) и некоторые другие) можно видеть в массовом переиздании их трудов и стремлении молодых современных исследователей сверять свое видение не с новейшими изысками западной либеральной мысли, а с классическим наследством русского консерватизма.

Необходимо отказаться от чисто свет¬ского взгляда на вопросы правоведения и переосмыслить цели и формы государственности. Власть в российском государстве должна быть персонифицированной, суверенной, сильной, концентрированной, авторитетной и требующей к себе уважения; что для таких великих дел, как возрождение страны, — нужна особая власть. И опорой этой власти должна стать нравственная поддержка нацией того, кто взвалит на себя тяжесть дела возрождения России. Концентрация власти нужна не сама по себе, а как орудие, с помощью которого возможно восстановить государственный порядок, добиться нравственной правды, социальной справедливости и т.п. гражданских основ.

Только величайшие усилия и концентрация государственной власти, ее персонификация в лидере нации способна сбить накал внутриобщественной гражданской и национальной борьбы. Не обузданная Верховной Властью государства, эта борьба всех против всех способна окончательно, изнутри разорвать Россию в клочья.

Тот, кто сегодня выступает против сильной государственной власти, тот хочет сохранить лишь свою личную власть и отстаивает лишь свои личные интересы. Нам нужен особый, временный период управления — период восстановления государственности.

Краткые выводы

1. Право есть требование общества к личности, предписывающее какие-либо положительные действия или воздержание от каких-либо действий. Где нет общества, нескольких лиц и власти, способной поддерживать их права, там нет и права как такового.

2. Право относится юристами к этическим нормам, которые определяют отношение отдельных целей человека к общей их совокупности. Этические нормы отличаются единством и носят обязательный характер.

3. Традиционно право делится на част¬ное и публичное. Основанием для такого деления является характер правоотношений в которые вступают стороны. В зависимости от того, каково отношение лица к государству в каждом конкретном случае, право будет частным или публичным.

4. Психологические основы общественности. Любой общественный союз строится на основе психологической кооперации. В обществе вступают во взаимодействие чувства, представления и желания отдельных человеческих личностей, создавая ту общность, которую мы привыкли называть народом.

5. Власть и правопорядок. Власть создает в обществе определенный правопорядок. Она приводит разные произвольные личные желания членов общества к подчинению некоторым общеобязательным и общепонятным нормам поведения, поскольку способна к принуждению.

6. Государство по преимуществу из всех общественных союзов есть союз властвующий и принудительный, причем властвующий самостоятельно и исключительно в пределах определенной территории.

7. Структура государства. Составные элементы государства: Нация или, иными словами, граждане и Верховная Власть, которая в соединении с нацией образует государство и правительство.

8. Верховная Власть едина по своему принципу властвования, она неразделима и в своих проявлениях.

9. Принципы власти и образы правления. Принципов власти в человеческом обществе всего три: власть единоличная — монархия; власть некоторого влиятельного меньшинства — аристократия; и власть общая, всенародная — демократия.

10. Внутренний смысл основных типов власти. Верховная Власть сама по себе идео¬кратична и ограничивается только содержанием своего собственного идеала. Нация, выбирая, формируя свою Верховную Власть, стремится наилучше охранить свои идеалы и потому останавливается на том принципе власти, который наиболее подходит к этой задаче.

11. Самобытность, суверенность, непохожесть, оригинальность — это неотъемлемое право каждого государства. Именно индивидуальные особенности государства порождают политическую независимость и жизненную силу этих государств.

12. Академическая наука в России была поглощена изучением политико-правовых конструкций западных стран гораздо более, чем изучением собственной традиции. В лучшем случае в трудах знаменитых русских правоведов XIX — начала XX столетия можно найти комментарий к действующим тогда конкретным юридическим кодексам.

13. В Монархии, в отличие от любой другой власти, есть что-то глубоко личностное, человеческое, персонифицированное, понятное и родное для русского человека. В Монархии власть, одним из главных принципов которой является династичность, входит с нацией в самую крепкую связь — связь общей историей.

14. Начало XXI века совпало с концом пост¬советского либерального диктата, идеологи которого всего на какие-нибудь десять лет попробовали заменить институт государства свободолюбивыми прениями о «гражданском обществе», о «свободном рынке».

15. Современность повелительно настаивает на пересмотре либеральных представлений о государстве и других человеческих союзах.

16. Государство должно снова выйти на общественную сцену в главной роли устроителя и творца общественной жизни.

17. Власть в российском государстве должна быть персонифицированной, суверенной, сильной, концентрированной, авторитетной и требующей к себе уважения; для таких великих дел, как возрождение страны, нужна особая власть. И опорой этой власти должна стать нравственная поддержка нацией того, кто взвалит на себя тяжесть дела возрождения России.

[Necros]

Обожаю предмет "Теория Государства и Права". Кстати советую почитать "Народную Монархию" Солоневича, очень занимательно.

[Александр Тагере]

Если мне не изменяет память, это он сказал: "Русская интеллигенция - главный враг русского народа"

[Necros]

Дословно не помню, но русскую интелегенцию к русскому же народу он не причислял, как весьма далеких друг от друга субъектов.