Рахад

[Lucia]

Рахад, что за рекой.
Даже Гражданская Стража опасается туда соваться. Даже самые ветхие строения Рахада выкрашены в белый цвет, однако, краска весьма грязная и давно облупилась. На многих домах зияют огромные дыры отвалившейся штукатурки, в которые видна грубая кирпичная кладка. Улицы здесь очень узкие и темные из-за возвышающихся пяти-шести этажных зданий. Зловоние нечистот наполняет воздух, на улицах кишат мухи и тараканы. Именно здесь наиболее проявляется эбударская свирепость, поскольку дуэли – это нормальная часть алтарской жизни, а в Рахаде они происходят ежечасно. Многие противники даже не утруждаются формальными правилами поединка, они просто убивают свою жертву ножом в спину. Человека могут убить просто потому, что кому-то понравилась его одежда. В этом случае, чтобы не испортить ткань, вор использует тонкий и узкий кинжал.
По улице с самодовольным видом расхаживают оборванные, а то и полуголые мужчины с медными серьгами в ушах. Солнечные лучи играют на цветных стеклышках, вставленных в их медные перстни вместо драгоценных камней. Они походят на бродячих псов, способных не только показать зубы, но и укусить. Женщины в поношенных платьях, носят украшения из стекла и меди, держтся они примерно так же, как и мужчины. И те и другие вооружены кривыми кинжалами, у некоторых за поясом торчат еще и обычные рабочие ножи.

[Рашан Курин]

Муслим Тарнан



Выкурив трубочку, Муслим отправился на работу. Ему нравился ежедневный поход через весь город. По дороге всегда встречалось много знакомых. Если не было лень, он с ними здоровался. Иногда случалось и подраться. Ну а как иначе? В Рахаде живем.
Вдруг, проходя по узкому безлюдному переулку, Муслим заметил что-то между старыми бочками. Постоял, чуть подумал, затем подошел посмотреть. Это был труп молодой женщины, лет, наверное, двадцати или чуть больше.
Что ж, тоже не редкость тут. Муслима немного удивило то, что никаких повреждений на теле женщины вроде как не было. "А, ладно, мало ли что", - махнул рукой грузчик и двинулся дальше.

[Рашан Курин]

Муслим Тарнан
Дом Муслима, утро

Муслим проснулся. Попытался сообразить, где он находится. Понял: дома. Откуда-то сбоку раздавался тихий храп Ласлана. "А и неплохо же мы вчера выпили, - вспомнил он. - Давно у меня столько народу не собиралось". Он помнил, как они с кем-то из зашедших к нему вчера местных ребят втащили в дом второй бочонок, а дальше все было как в тумане.
"Три рыбы-льва!" - вдруг стукнуло у него в голове. К счастью, полудня еще явно не было.
Муслим встал, дошел до противоположной стены, взял полупустое ведро с водой и, выйдя на улицу, выплеснул его себе на голову. Затем, даже не пытаясь отряхиваться, вошел обратно и слегка пнул храпящего Ласлана ногой под ребра. Тот заворчал.
- Поднимайся давай, - то ли рявкнул, то ли пробормотал Муслим. - "Трри рыбы-льва" ждут!

[Джаспер]

Келвин Намарниа

Его глаза открылись с трудом. И то, что он увидел совершенно не соответствовало никаким его воспоминаниям. Грязный переулок, покрытый сетью луж, начавших уже превращаться в небольшие, но протяженные каналы, оканчивался с обеих сторон тупиками, потекшие, покрытые следами очень давней облицовки ободранные стены, низкие крыши, с обломанных зубцов которых стекали ручьи густой, темного цвета воды. Все это не внушало надежды. Человек, лежавший у стены здания потянулся и тут же свернулся в комок. Он внезапно почувствовал каково это быть целиком и полностью под влиянием чего-то столь сильного, чему невозможно сопротивляться. Боль. Боль отозвалась в каждой части тела, каждая конечность, казалось, грозилась оторваться от целого и исполнить свой собственный танец боли, виски сжал стальной обруч, покрытый дюймовыми шипами. Боль. Этот человек никогда не чувствовал столь сильных страданий.
Он заставил себя встать, на лице появилась гримаса упрямой решимости, сменившаяся отчаянием, как только он понял, что тут не так. Он не помнил. Не помнил ничего. Не помнил кто он, не помнил своего имени, почти ничего. Лишь жалкие обрывки лиц и улиц, серые комнаты и морская гладь, но это не принесло ему ничего - слишком разрозненными были эти обрывки, слишком долго они пытались собраться в общую картину. Столь долго, что успевали разбиться на еще меньшие части, собрать которые вместе не хватило бы воли даже самому упрямому человеку мира.
Последним разумным усилием воли он выбросил из головы все лишнее, что могло помешать ему выжить. Впрочем, то, что он сейчас жив, уже стоило многого. Теперь он мог бороться. С кем? Кто я? Это сейчас лишнее. Прочь! Мысли покорно ушли, просочились сквозь пальцы, остались еще одним горьким воспоминанием. Человек провел по поясу. Его грязные руки прошлись по поясным петлям, где похоже раньше хранилось оружие, кончики пальцев почувствовали материю оборванных карманов, ныне свободно развевающихся под влиянием сквозняка, принесшего с собой запах помоев и гнили. Запах, которым был, похоже, проникнут здесь каждый камень.
Плевать! Я жив! Это сейчас самое главное. Взгляд пал на отражение. В луже, покрытой масляной пленкой, отражалось лицо человека про которого забыл Создатель. Оно казалось фиолетово-черным от кровоподтеков и грязи сплошь покрывавших молодое когда-то лицо, во вьющихся волосах легко различались части навозного оттенка соломы и иссиня-черных перьев, придававших образу законченность. Но в глазах сиял тайный огонь. Что-то поддерживало этого человека в лохмотьях, которые лишь извращенный ум мог принять за лейтенантский мундир.
Он встал и побрел вперед, придерживаясь за стену, слабый телом, но готовый атаковать даже каменное здание, возвышающееся перед ним, лишь бы пробить себе путь. Тело согревалось, боль понемногу отпускала, затекшие ноги приобретали подвижность, а ум ясность. Он дошел до конца переулка и понял, что здесь вовсе не тупик, а просто узкие переулки проходили под прямым углом, не позволявшим свету проникать сквозь переплетение улочек и проулков. Он дошел до угла и в отдалении увидел оживленную, наполненную просыпающимися людьми улицу, ему в лицо ударил яркий свет и человек зажмурился. Он вспомнил как называется это место. Солнце вставало над Рахадом.