Наука и религия

[Порубежник]

Так, стоп. Что значит не верить в пришельцев? Я вижу как минимум 2 позиции, подпадающих под это определение:
1. Я считаю, что инопланетян нет (и не допускаю, что есть).
2. Я не знаю, есть ли инопланетяне, но пока доказательств их существования нет, буду считать, что нет (но допускаю, что есть).
Так какой из них придерживается церковь?

Насколько я понимаю, большинство христианских конфессий, и в первую очередь православие, как самая консервативная ветвь христианства, придерживаются первой точки зрения. Как бы там ни было, но Библия остается священной книгой, на которую ни один Собор замахнуться не посмеет. И процедура творения мира там прописана однозначно. Никаких инопланетян Бог не создавал.

[Makarenya]

А помоему в библии не говориться, что бог не создавал инопланетян. Впринципе в христианство можно воткнуть что угодно. Бог создал... за шесть дней. А ведь с тех пор столько времени прошло. он мог ещё много чего за это время создать . Ведь нет в библии строчек, что он больше ничем таким не занимался

[Necros]

А откуда у Вас такие познания обо мне? Видение было?
А то, что Вселенские соборы вырабатывают ДОГМЫ, а не что иное, этим все и сказано...

Никакой мистики простой анализ ваших постов.
А что вы хотели? Догмы действительно вырабатываются и придумываются человеком, в попытке сделать этого самого человека чуточку лучше, в этом и есть незатейливый смысл догм, как я считаю.

[Порубежник]

А помоему в библии не говориться, что бог не создавал инопланетян. Впринципе в христианство можно воткнуть что угодно. Бог создал... за шесть дней. А ведь с тех пор столько времени прошло. он мог ещё много чего за это время создать . Ведь нет в библии строчек, что он больше ничем таким не занимался

А по чьему образу  подобию он инопланетян создавал? Если по своему, тогда они люди, а не инопланетяне. Или вы инопланетян собираетесь в звери лесные записывать?

[Владимир]

Никакой мистики простой анализ ваших постов.
А что вы хотели? Догмы действительно вырабатываются и придумываются человеком, в попытке сделать этого самого человека чуточку лучше, в этом и есть незатейливый смысл догм, как я считаю.

Тогда наверное мне видения по библейским вопросам во сне приходят?

Догмы создаются не для улучшения людей, а для исключения толков вокруг несуразиц и абсурдов самой религии.

[Necros]

Тогда наверное мне видения по библейским вопросам во сне приходят?

Догмы создаются не для улучшения людей, а для исключения толков вокруг несуразиц и абсурдов самой религии.

Ну если  во сне вы имеете шанс выпасть в инет то да всё возможно.))

Неверющие в Бога в первую очередь не верят в человека. Так и тут вам трудно представить, что может быть какая либо другая цель кроме накопления капитала, господство эксплуатарского класса и закрепощения умов, а всё остальное, что слепо верующие и прочие наивные глупцы считают "добрым, светлым и т.п" не более чем ширма, для прикрытия своих делишек, конечно может это и не правда я вас плохо знаю, но у меня почему то возникают мысли что именно так вы и считаете...

[Гуннар]

Не спорьте с Владимиром. Можно вирус подцепить. Поинтересуюсь у него: вы экстрасенс или придумали лекарство от всех болезней? Хе- хе я думал что паранаучники отказываются говорить с простыми смертными.  У меня нет времени читать всё написанное, но я охотно включусь в спор.
Так, «по образу и подобию своему»- это не о внешность это о моральной силе. Согласен с Ни`блисом.

[Владимир]

Ну если  во сне вы имеете шанс выпасть в инет то да всё возможно.))

Неверющие в Бога в первую очередь не верят в человека. Так и тут вам трудно представить, что может быть какая либо другая цель кроме накопления капитала, господство эксплуатарского класса и закрепощения умов, а всё остальное, что слепо верующие и прочие наивные глупцы считают "добрым, светлым и т.п" не более чем ширма, для прикрытия своих делишек, конечно может это и не правда я вас плохо знаю, но у меня почему то возникают мысли что именно так вы и считаете...

Похоже получается, что чем больше мы общаемся, тем больше Вы ошибаетесь...).
Я к людям отношусь намного лучше, чем Вы думаете. Причем независимо от их вероисповедания))).

[Necros]

Похоже получается, что чем больше мы общаемся, тем больше Вы ошибаетесь...).
Я к людям отношусь намного лучше, чем Вы думаете. Причем независимо от их вероисповедания))).

Вполне возможно, скорее всего меня вводит в заблуждение кажущиеся однозначность ваших суждений не допускающих ни какой другой трактовки.

[Владимир]

Вполне возможно, скорее всего меня вводит в заблуждение кажущиеся однозначность ваших суждений не допускающих ни какой другой трактовки.

У меня есть мнение, я его отстаиваю. Меня можно переубедить, хотя и тяжело - нужны основательные доводы...

[Sharlotta]

Тогда, для начала, объясните мне пожалуйста вот такой момент: Откроем Библию и посмотрим на миф происхождения человека от Адама и Евы. Первые (якобы) люди Адам и Ева родили двух сыновей – Каина и Авеля, никаких дочерей у них не было, на тот момент, никаких женщин и вообще каких-либо других людей на земле якобы не было. Потом Каин убил Авеля, на земле осталось всего 3 человека (Адам, Ева и Каин), и бог сослал Каина "в землю Нод, на восток от Эдема. И познал Каин жену свою; и она зачала и родила Еноха" (Бытие 4: 16, 17).
Откуда жена у Каина появилась? На ком это он женился, на козе что ли? А м.б на обезьяне?

Интересно, а как наука оценивает возможность происхождения всех людей от двух человек?
Неужели зря запрещают жениться брату с сестрой? Ведь считается, что последствием этого могут быть тяжелые генетические нарушения.

Где-то в ветхом завете говорится что 1 день бога равен тысячелетию для простых смертных.

Библейский ответ
1. Суббота и Закон Божий.
А). «Помни день субботний, чтобы святить его. Шесть дней работай, и делай всякие дела твои; а день седьмой — суббота Господу Богу твоему: не делай в оный никакого дела ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни рабыня твоя, ни скот твой, ни пришлец, который в жилищах твоих. Ибо в шесть дней создал Господь небо и землю, море и все, что в них; а в день седьмой почил. Посему благословил Господь день субботний и освятил его»
То есть из-за этого самого седьмого тысячелетия, в которое бог отдыхал, мы обязаны святить субботу

Здесь вообще нужно сказать вот что. Как за Церковью тянется шлейф сектантов и еретиков-фанатиков, утверждающих что они-то и несут слово Божье, от которых сама Церковь, кстати, всегда отрекается и открещивается как тольцо может ( Свидетели Иеговы там всякие, да и много еще кто), так и за истинной наукой тянется вереница бездарных прихлебателей и шарлатанов от науки, которые "научно" докажут вам что угодно - и что земля плоская, и что возраст Вселенной - 7000 лет, да все что хотите. Это наука для желтой прессы.  > > >

Добавлю к этому, что особенно стоит сомневаться в истинности подобных статей, написанных европейскими, но самое главное! американскими изданиями. Плюс и дискавери ченел туда же. Они фанатики, которые всякими способами пытаются уверить всех в истинности христианской веры. Я еще нигде не видела такого культа Иисуса Христа (а как же "не сотвори себе кумира? ). Вот недавно смотрела передачу про одну британскую звезду, приехавшую в Америку на постоянное жительство. Ее в аэропорту встречали журналисты. И как вы думаете, что они ей крикнули? "Иисус Христос любит тебя" За что? (А как же, не поминай имя бога в суе?).
А в Латинской Америке на пьедестале стоит дева Мария. По-моему, это уже слишком

[Sharlotta]

В Библейские чудеса я не верю категорически, и пока не увижу лично, не поверю.

Почему все, что написано в библии, считают иносказательным, при этом каждое предложение нужно растолковывать, объяснять и переводить. А вот чудеса воспринимают дословно? По-моему, неувязочка. Я не поверю, даже если увижу лично. Коперфильд, наверное, посмеивается над теми, кто верит своим глазам
С другой стороны в настоящее время не считаются божественными чудесами экстрасенсорные способности, гипноз, сила самовнушения Этим всем, если захотеть, можно объяснить любые "чудеса".

Церковь помогала малоимущим людям т.е сирым и убогим, устраивала больницы и приюты, в голодные годы монастыри делились урожаем, а во время войны давала убежища людям за стенами монастырей, которые часто использовались как крепости, давала деньги и другие материальные средства, вспомнить хоть танковую колонну имени "Дмитрия Донского" и это во времена Сталина уничтожившего многие храмы и расстрелявший  около 300 000 священнослужителей, которые и перед смертью от Господа не отрекались. Грамотность так же зарождалась в Церкви, и учёных было среди священнослужителей было не мало , вспомнить хотя бы Менделя, а вот что бы Православная Церковь занималась вставлением палок в колеса науки я припомнить не могу, так же как и начинание каких либо войн. Церковь так же часто выступала против войны и призывала враждующие стороны к примирению, а Католическая к тому же предавала анафеме различные виды вооружений в том числе и ядерную бомбу.

Хм, Крестовый поход - не война? Современная церковь не совершает всех тех злодейств, что во времена инквизиции благодаря тому, что в настоящее время она сильно ослабила свое влияние на государство. Она сейчас не решает ничего! Да и моральные принципы изменились очень сильно с тех времен. Сейчас, если ты попытаешься сделать что либо подобное, тебя будут судить по всей строгости закона
Насчет всего хорошего, что она сделала, вот кажется мне, что это все про наш век. Ведь в стародавние времена именно церковь гребла деньги с людей на собственное содержание, и грамотностью особо старалась не делиться с простым людом, чтобы не потерять свою власть. Поэтому именно среди церковных служителей и развивалась наука

[Necros]

Хм, Крестовый поход - не война? Современная церковь не совершает всех тех злодейств, что во времена инквизиции благодаря тому, что в настоящее время она сильно ослабила свое влияние на государство. Она сейчас не решает ничего! Да и моральные принципы изменились очень сильно с тех времен. Сейчас, если ты попытаешься сделать что либо подобное, тебя будут судить по всей строгости закона
Насчет всего хорошего, что она сделала, вот кажется мне, что это все про наш век. Ведь в стародавние времена именно церковь гребла деньги с людей на собственное содержание, и грамотностью особо старалась не делиться с простым людом, чтобы не потерять свою власть. Поэтому именно среди церковных служителей и развивалась наука

Вообще то в моём посте речь шла о Русской Православной Церкви, а не о Католической со всем её милым прошлым.
Церковь особенно в Синодальные времена жила на пожертвования и чёрному духовенству зарплату из казны или из вышестоящего прихода не присылали, что пожертвует благодарный люд, на то и кормись на то и храм содержи,  а государство тем временем нагло гребло пожалованные церкви угодья, обычно угодья жертвовали дворяне, что бы потом за них после их смерти помолились и добрым словом вспомнили, а вы "гребли, гребли".
Так старались, что даже церковно приходские школы открывали что бы обучить народ грамоте.
Жаль только что к вопросу о Церкви подходят исключительно со стороны материализма...

[Necros]

Букафф очень много, но может кто нить да дочитает.


ЦЕРКОВЬ В МОСКВЕ

Государственное право современности также упорно занимается вопросами об отношении Церкви к Государству, как и современная политическая практика. В Москве этот вопрос был решен без всякого государственного права: Государство было всецело подчинено религии и Церковь была всецело подчинена Государству: порядок, который не влезает ни в одну из существующих схем государственного права. Это – не «цезарепапизм», но и не «папоцезаризм» – не попытка Государства распоряжаться религией, но и не попытка Церкви распоряжаться Государством. В Москве Государство и Церковь и Нация жили определенными религиозными (или, если хотите, – религиозно-национальными) идеалами и чувствовали себя единой индивидуальностью. Выдавать друг другу какие бы то ни было письменные обязательства было бы в этом случае так же глупо, как если бы я давал бы себе самому расписки в получении от самого себя трех рублей и обязательства эти три рубля вернуть такого-то числа самому себе.

Я боюсь, что это жизнеощущение нами несколько утеряно. Царь считал себя Нацией и Церковью, Церковь считала себя Нацией и Государством. Нация считала себя Церковью и Государством. Царь точно так же не мог – и не думал, – менять православия как не мог и не думал менять, например, языка. Нация и не думала менять на что-либо другое ни самодержания, ни православия – и то и другое входило органической частью в личности Нации. Царь был подчинен догматам религии, но подчинял себе служителей ее.

Отношение к князьям Церкви у московской монархии было по существу то же, что и к князьям земли: люди нужные, но давать им воли нельзя. Воля в руках Царя, «Сердце царево в руках Божиих», ибо царь есть прежде всего общественное равновесие. При нарушении этого равновесия – промышленники создадут плутократию, военные – милитаризм, духовные – клерикализм, а интеллигенция любой «изм», какой только будет в книжной моде в данный исторический момент.

Русское духовенство никогда на особой высоте не стояло. В Москве оно было еще менее грамотным, чем при Николае Втором. Безработные, – не имевшие прихода, попы толпами скитались по Руси, и правительство было очень озабочено: куда бы их пристроить. Но эти попы были народом, частью народа. Они веровали его верованиями, они защищали вместе с ним Троице-Сергиевскую Лавру, они благословляли его «на брань», и они сражались в его рядах.

Служилые, то есть небезработные попы Московской Руси были выборными. Их выбирал приход. И он же их оплачивал. Эта система имела свои неудобства: временами возникало нечто вроде аукциона: кто будет служить дешевле? Но в общем она означала непрерывный «контроль масс». Выборность спасала духовенство от превращения его в орудие господствующего класса. Этим орудием наше духовенство сделалось только после Петра.

Святейший Синод, заседавший под контролем гвардейских офицеров, потом армейских офицеров, потом – чиновников, и Бог его знает, кого еще – уже не мог быть выразителем голоса русского православия.

Был, например, такой случай: Елизавета, женщина добрая, хотя в государственных делах не понимавшая ровным счетом ничего пыталась смягчить зверство тогдашних наказаний. По ее почину Сенат выработал указ, уничтожавший пытку для малолетних – с семнадцатилетнего возраста. Синод возражал против этого проекта, ибо, по каноническим законам, несовершеннолетние считаются только до 12 лет, следовательно, пытку можно отменить только по отношению к лицам не достигшим двенадцатилетнего возраста...

Синод постепенно переставал быть голосом православной совести, а о его обер-прокурорах – уже и говорить нечего.

В течение всего послепетровского периода русской истории Православная Церковь не имела непосредственного, помимо обер-прокурора, доклада Государю – одна из крупнейших ошибок нашей послепетровской монархии. И рядовое духовенство, лишенное по существу всякой опоры сверху, попадало приблизительно в положение становых приставов, назначающихся местным дворянством и от дворянства зависевших. С тою только поправкой, что низшее духовенство не получало никакого жалованья и вынуждено было жить на требы. В последние десятилетия это был самый забитый слой на всей русской земле. Отданный в полное распоряжение архиерейской, «консисторской», чисто бюрократической администрации, лишенный материальной поддержки со стороны государства, этот слой лишен был даже того выхода, какой имели, все остальные граждане страны: священник не мог выйти из своей «профессии». «Расстрижение» сопровождалось такими унизительными подробностями, влекло за собой такое ограничение в правах (в частности, запрет в течение десяти лет после снятия сана служить на государственной службе), что наше низшее духовенство вот то, которое непосредственно обслуживало религиозные потребности народа и призвано было его воспитывать – находилось, в сущности, в положении крепостных. Неудивительно, что именно этот слой дал пресловутых семинаристов, поперших в нигилизм полным ходом: было от чего переть даже и в нигилизм: с одной стороны, – правительственной, – полное закрепощение и пренебрежение, с другой, – общественной, – всяческие базаровские вариации на тему об опиуме для народа... Государство строило Исаакиевские и прочие соборы, но не создавало церковных. Государство строило храмы, но оставляло в запустении Церковь. И если на низах ее была некультурность, приниженность, вопиющая бедность – – тон на верхах было ненамного лучше.

Знаменитый обер-прокурор Св. Синода К. Победоносцев, сейчас же после своей отставки, когда вчерашние подчиненные архиереи круто отвернулись от него, писал директору синодской типографии С. Войту:

«Митрополита, архиереев и нынешнего поповства не вижу, и все они стали мне противны. Подлость человеческая и низость раскрылись теперь безо всякого стыда. Кажется, и вера-то совсем исчезла в служителях Алтаря Господня».

Победоносцеву, конечно, и книги в руки. Но обо всем этом ему надо было бы подумать, еще за обер-прокурорским столом (обер-прокурор сидел на заседаниях Синода за отдельным, от остальных членов Синода, столом), а не тогда, когда этот стол пришлось оставить. И увидать «нынешнее поповство» не таким, каким оно казалось сверху, а таким, каким обер-прокуратура сделала его в действительности. Действительность оказалась очень плохой. И если в Московской Руси Церковь неизменно поддерживала монархию, то первое, что сделал Синод «освобожденной России» – приказал вынести из зала заседаний портрет Государя. Было сказано и некоторое количество модных слов относительно самодержавия. Дело было в марте 1917 года. В октябре, вместо Николая Александровича, российской православной Церковью стали управлять Губельманы-Ярославские...

С губельмановской точки зрения все ясно: «опиум для народа». Есть и другие точки зрения несколько более «обременительные для серого вещества мозга». Я не буду излагать их. И не буду опровергать знаменитого в истории человечества пионерского собрания, которое «слушало» – «о существовании Бога» и «постановило» – «Бога нет». Но даже и в аду, особенной сенсации это историческое решение не вызвало – мир продолжает жить своими законами, независимо от губельманов, пионеров и даже комсомольцев.

Но в числе этих законов есть и такой: ни нация, ни культура без религии невозможны. Одновременно с умиранием религии, умирает и нация. Так было в Греции, когда веселое скопище эллинских богов стало заменяться атавизмом софистов; так было в Риме, когда его государственный пантеон исчез в скептицизме Петрониев и синкретизме (смешение религий) Антонинов (III и IV век по Р. X.). Последний удар по «язычеству» был нанесен в 395 году (эдикт Грациона), а 476 год считается официальной датой конца Рима – фактически Рим был кончен значительно раньше. Франция начала падать – физически и политически с эпохи революции и ее атеизма. Германия накануне своего разгрома переживала те же попытки искоренить религию, какие переживал и СССР. С той только разницей, что у нас это делалось грубо насильственным путем, а в Германии даже особых насилий не потребовалось.

Я не собираюсь ставить вопроса в чисто клерикальном разрезе: Бог, де, карает неверующих. Но в религии концентрируются все национальные запасы инстинктов, эмоций и морали. Религия стоит у колыбели, у брачного алтаря и у гроба каждого человека. В ней формулируются все те представления о конечном добре, какие свойственны данному народу – готтентоту одни, нам – другие. Умирание религии есть прежде всего умирание национального инстинкта, смерть инстинкта жизни. Тогда вступает в свои права эпикурейское смакование последних радостей жизни, – которое с такой блестящей полнотой выражено у Анатоля Франса: ведь после нас все равно потоп. И тогда вступают в свои права пункты и договоры: неверие в Бога невозможно без недоверия к человеку.




***



По– видимому, никогда и нигде в истории мира инстинкт жизни не проявил себя с такой полнотой, упорством и цепкостью, как в истории Москвы. По-видимому, никогда и нигде в мире не было проявлено такого единства национальной воли и национальной идеи. Эта идея носила религиозный характер или, по крайней мере, была формулирована в религиозных терминах. Защита от Востока была защитой от «басурманства», Защита от Запада была защитой от «латынства». Москва же была хранительницей истинной веры, и московские успехи укрепляли уверенность москвичей в их исторической роли защитников православия. Падение Константинополя последовало сразу же после попытки константинопольской Церкви изменить православию и заключить Флорентийскую унию с латинством, оставляя Москву одну во всем мире. Именно ей, Москве, нерушимо стоявшей на «православии», на «правой вере» суждено теперь было стать «Третьим Римом» -«а четвертому уже не быти».

Москва, так сказать, предвосхитила философию Гегеля, по которой весь мировой процесс имел одну цель: создание Пруссии. С тою только разницей, что для Гегеля окончательной целью была именно Пруссия, а для Москвы, сама она, Москва, была только орудием Господа Бога, сосудом, избранным для хранения истинной веры до скончания веков, и для всех народов и людей мира.

Москва думала о всем мире и об истине для всего мира. Пруссия думала о колбасе только для нее самой. И даже в 1941 году красная Москва говорила об интересах трудящихся всего мира, коричневый Берлин – об гинтерланде для Германии – гинтерланде, который будет поставлять немцам руду, колбасу и нефть. Так старый спор между идеей и колбасой, нерешенный Александром Невским, снова встал перед Москвой – уже, правда, не «православной», а советской. Московская идея снизилась и огрубела, в нее вросла та же гегелевская колбаса, – хотя и для «всех трудящихся мира», немецкая идея обросла некоторыми фиговыми листками по части «новой организации Европы».

К 1942 году красная Москва стала сворачивать знамена третьего интернационала и стала вспоминать «Святую Русь» древнемосковских времен. И фронт устоял. Эта формулировка оказалась такой же необходимостью в 1942 году какою была и ровно семьсот лет тому назад – в 1242 году (Ледовое побоище, разгром Александром Невским немецких рыцарей на Чудском озере).

Если данная идея выдерживает практическое испытание десятка веков, то, очевидно, какая-то внутренняя ценность в ней есть. И атеистическому правительству нынешней Москвы становится совсем плохо – ему приходится хвататься за формулировки давным-давно прошедших времен. Тех времен, когда русскому народу было хронически очень плохо, совсем плохо, когда он хронически стоял «на краю гибели», в самом буквальном смысле этого слова, и когда инстинкт жизни должен был напрягаться до самой последней степени – иначе бы действительно никак, не устояли.

Мы можем сказать: Господь Бог вложил инстинкт жизни в каждое живое существо. Мы можем сказать и иначе: инстинкт жизни формулирует Господа Бога, как свой величайший и заранее непостижимый идеал, как точку концентрации всего лучшего, что в человеке есть.

Это «лучшее», конечно, не одинаково для всех. Но когда точка, в которой концентрируются все лучшие идеалы нации, начинает распадаться в атеизме, – начинает распадаться и сама нация. Безусловное, безграничное и недостижимое Добро, которое на всех языках человечества называется Богом – заменяется всякими другими благами.

С заменой веры в абсолютное Добро верою в относительную колбасу – все остальное начинает принимать тоже относительный характер, – в том числе и человек. С потерею веры в Бога, теряется вера и в человека. Христианский принцип «возлюби ближнего своего, как самого себя», ибо ближний твой есть тоже частица абсолютного Добра – заменяется другим принципом: человек есть средство для производства колбасы. Теряется ощущение абсолютной нравственности.

Нравственность, раньше отодвинутая в вечно достигаемый и вечно недостижимый идеал – перестает существовать. Следовательно, перестает существовать и вера не только в человека вообще, но и в «ближнего», и даже в самого ближнего. И тогда начинается взаимоистребление.

Результаты его мы можем видеть на совершенно практических примерах: атеисты французской революции истребили самих себя, включительно до Робеспьера. Атеисты русской революции истребили самих себя, еще не совсем до последнего – последний еще ждет своей очереди. Верующий человек, идя на преступление, знает, что это преступление – в особенности православный человек. Здесь есть какой-то тормоз. Пусть – в несовершенстве жизни нашей тормоз этот действует слабо, – но он все-таки есть. Преступления и французской и русской революций шли без всяких тормозов. Робеспьер посылая на эшафот своих ближайших друзей, едва ли терзался какими бы тони было угрызениями совести. Трудно представить себе чтобы совесть говорила и в Сталине.

Иван Грозный и каялся и казнился. А Алексей Михайлович организовал всенародное покаяние перед гробом убитого по приказу Грозного митрополита Филарета.

С материалистической точки зрения человек, по существу такой же физико-химический процесс, как горение спички. Погасить жизнь или погасить спичку – не все ли равно? Простое физико-химическое воздействие на простой физико-химический акт.

Это будет совершенно логическим выводом из логически законченного атеизма – но при этом выводе никакая человеческая жизнь невозможна вообще.

Практика всей истории человечества доказывает воочию: там, где побеждает атеизм – умирает нация. От знаменитого пионерского собрания, протокольно постановившего «Бога нет» – существование или несуществование Бога ни в какой степени не меняется – но меняется жизнь пионеров: они становятся беспризорниками. Философия дидеротов ничего не изменила в основах мироздания – каковы бы они ни были – но начала сводить к небытию французский народ.

Возникает очень тревожный для нас вопрос: а в какой степени повлияет на дальнейшие судьбы России нынешний советский атеизм? И не знаменует ли он собою начало и нашего конца? Помимо воинствующей пропаганды союза безбожников – как мог действовать на страну и в особенности на ее молодежь живой пример железной гвардии ленинизма, где все друг друга резали и вырезали, да еще и как! С издевательствами и покаяниями, пытками и беспримерными унижениями, когда бухарины и прочие на коленях, унижаясь перед лицом всего мира вымаливали у гениальнейшего, у своего вчерашнего товарища, хоть каплю прощения – и не получили ни капли. Как воспитала нынешнее поколение система голода, сыска, шпионажа и террора? Алдановский Ламор говорит – по поводу французской революции, что террор истребляет одно поколение, но воспитывает другое. Наша молодежь, конечно, воспитывалась террором, Родилась в терроре и жила под его непрерывным «воспитательным» влиянием. Можно было бы привести утешительный пример: татары не перевоспитали за триста лет, – так, как могли большевики за тридцать? Но этот пример не убедителен: в некотором отношении татары все-таки лучше: они грабили тело народа, но не могли добраться до его души. Удалось ли добраться большевикам? Думаю, что нет. Их живой пример, был слишком близок, слишком уж отвратителен и кровав, и – поскольку я могу судить по моим личным переживаниям в СССР, – силен был, конечно, и «страх», но отвращение было все-таки еще сильнее. Отвращение ко всему тому стилю жизни, который установили победители – не только в побежденной России, но и в победившей банде. Дантон по дороге на гильотину играл все-таки какую-то геройскую роль. Но какое воспоминание останется от дрожащей бухаринской сволочи, пресмыкавшейся у ног сволочи сталинской? От всех этих псов, из которых одни уже успели стать растленными, другие еще не успели? «Мировая солидарность трудящихся» продемонстрирована в Кремле столь потрясающим способом, что грядущие поколения едва ли захотят брать с нее пример.

Латинская поговорка утверждает: «кого Бог захочет погубить, отнимет разум». В применении к большевикам эту поговорку можно было бы видоизменить: «кого Бог захочет истребить – отнимет совесть». Они, как и революционеры 1789 года, провозгласили мораль без Бога – и истребили самих себя. Я не очень высокого мнения о наших комсомольцах, но думаю, что кремлевский пример безбожной организации жизни не соблазнит даже их.

Однако, в комсомольской среде антирелигиозная пропаганда укоренилась, по-видимому, довольно основательно. Комсомол, молодежь, есть, отчасти наше будущее, наша «смена». Какую же смену исторической декорации принесет с собою эта смена поколений?

Эта тема заставляет меня сделать небольшое отступление в «молодежную сторону». Мы живем в явно демагогическую эпоху. Всякая демагогия есть обращение к наименее умным слоям народа с наиболее беспардонными обещаниями. Обращение к «молодежи» было совершенно неизбежным – и притом обращение к ее наиболее глупому слою «ей, де, молодежи, предстоит переделать мир».

Во времена органические и, следовательно, бездемагогические, – нация, общество, государство, – отцы говорили юнцам так: «ты, орясина, учись, через лет тридцать, Бог даст, генералом станешь и тогда уж и покомандуешь – а пока – цыц!»

В эпохи революционные, то есть, в частности, демагогические, тем же юнцам твердят о том, что именно они являются солью земли и цветом человечества и что поколение более взрослое и более умное есть «отсталый элемент». Именно эта демагогия и вербует пушечное мясо революции.

У меня есть внучка – совсем хорошая внучка, нечего Бога гневить. Прихожу в свою комнату. Из-под кровати голосок: «Деда, уйди. Улитка работает, деда мешает». Отсталый элемент в моем лице извлек представителя молодежи из-под кровати, где он собирался заняться революционными действиями над моими рукописями. Наших взаимных отношений это, конечно, не испортило: Улитка действует совсем так, как ей полагается в ее солидном возрасте: три с половиной года. И она считает себя совсем, совсем умной. За одним единственным исключением: когда нужно идти спать. Тогда я говорю: «Деда умный, деда идет спать. Улитка тоже умная...» Здесь Улитка протестует обязательно.

Все это в порядке вещей, – так же, как и в порядке вещей двадцатилетний юнец, чрезвычайно хороший юнец, у которого, – в особенности, у русского юнца, – гормонов хватает на бросовый экспорт во всем мире, а с мозгами дело обстоит еще туговато, дефицитный товар, нужен импорт из другого поколения.

Я очень люблю молодежь, а русскую, в особенности. Если пятнадцатилетний мальчишка совсем не хулиганит – мне это не нравится. Если двадцатилетний парень очень уж религиозен, – мне это тоже не нравится. И вовсе не потому, чтобы хулиганство или безрелигиозность были бы положительными качествами, а потому что этим возрастам биологически свойственен разрыв между избытком гормонов и нехваткой мозгов. Мозги – они в свое время придут, а вот гормоны – они уже не воротятся. Поэтому некий налет атеизма вполне нормален для всякой молодежи во все времена мира.

Свои религиозные представления человек получает или по наследству в ярком, но примитивном виде, – или приходит к ним впоследствии – уже, как к глубокому, хотя и менее яркому мироощущению. Но в двадцать лет детский примитив уже не устраивает по его наивности, понять символическое значение этого примитива человек еще не в состоянии – как не в состоянии всмотреться в мир более пристально: не до этого. Гормоны бурлят, море по колено, дух исполнен всяческой боеспособности: лишь бы подраться – а с кем и почему, – более или менее безразлично.

Юношеский, переходной возраст стоит еще на перепутье. Он колеблется во всем, и самое простое решение вопроса кажется ему самым разумным. С очень грубой приблизительностью это можно было бы сказать и о других переходных ступенях человеческого интеллекта: крестьянство принимает религию в ее детской форме, Пушкины, Ломоносовы, Достоевские, Менделеевы, Толстые, Павловы приходят к ней же другим, более трудным, более самостоятельным, но и более прочным путем. Полуинтеллигенция, – вот та, которая сделала нашу революцию – от народа уже оторвалась, а до пушкинского или павловского уровня еще не доросла. Разница между молодежью и полуинтеллигенцией заключается, в частности, в том. что молодежь – она вырастает. А полуинтеллигенция, по-видимому, не вырастает никогда.

Таким образом комсомольского безбожия нельзя принимать ни слишком всерьез, ни слишком буквально. У русской молодежи нет, может быть, веры в Бога, но нет и неверия. Она – как тот негр из киплинговского рассказа, для которого Богом стала динамо-машина. Да, суррогат – но все-таки не безверие. Для комсомольца Богом стал трактор – чем лучше динамо-машины? Да и в трактор наш комсомолец верит не как в орудие его личного будущего благополучия, а как в ступеньку к какому-то все-таки универсальному «добру». Будучи вздут – он начнет искать других ценностей – но тоже универсальных.

Я бы сказал, что русский комсомолец, как он ни будет отбрыкиваться от такого определения, если и атеистичен, то атеистичен тоже по православному. Если он и делает безобразия, то не во имя собственной шкуры, а во имя «мира на земли и благоволения в человецех». Не совсем его вина, что ни из мира, ни из благоволения не получилось ровно ничего: откуда ему, бедняге, было понять действительность, в особенности, принимая во внимание то обстоятельство, что и старшие поколения, при всей их талантливости – особенными мозгами не блистали.

Однако, доказыватьнеизбежность возврата комсомольца к православию – я не в состоянии. Здесь мы входим в трудно определимую область. По такому же приблизительно поводу Герцен лет сто тому назад писал:

«о той внутренней силе и не вполне сознательной силе, которая столь чудесно сохранила русский народ под игом монгольских орд и немецкой бюрократии, под восточным татарским кнутом и под западными капральскими палками, которая сохранила прекрасные и открытые черты и живой ум русского крестьянина под унизительным гнетом крепостного состояния...» «о той силе и вере в себя, которая жива в нашей груди. Эта сила нерушимо сберегла русский народ, его непоколебимую веру в себя, сберегла вне всяких форм и против всяких форм. Для чего? – Покажет будущее».

В другом месте той же книги Герцен пишет:

«Я считаю великим счастьем для русского народа, что он не был испорчен католицизмом. Вместе с католицизмом, его миновало и другое зло. Католицизм, подобно некоторым злокачественным болезням, может быть излечен только ядами. Он ведет за собою протестантизм, который освобождает умы с тем, чтобы с другой стороны снова поработить их».

Я привожу Герцена, как писателя, который никак не страдал «первым уклоном». Он не договаривает до конца: так в чем же состояла та «внутренняя не вполне сознательная сила», которая сохранила и сохраняет русский народ? На этот вопрос значительно раньше отвечала Московская Русь, а несколько позже ответили Аксаковы, Достоевский, В. Соловьев, Менделеев, Павлов, Розанов: она состояла в православии.

Точка зрения этих людей на православие не всегда совпадала с теми определениями, которые давали и дают православию профессиональные служители православной Церкви.

Тема о профессиональных служителях Церкви вызовет, я знаю, такое же отношение со стороны богословов, как и тема о религии со стороны безбожников. Но если мы попытаемся проанализировать любую отрасль человеческой деятельности, любой вид «служения человечеству», то везде и всюду, мы, кроме интересов «службы», найдем и интересы «профессии». Медицина есть, конечно, «служба человечеству». Но врачи, по крайней мере, подавляющее большинство врачей, кроме интересов службы, имеют еще и свои интересы – чисто личные. Это – интересы их собственной карьеры, – в том числе даже и чисто научной, интересы социального положения, в худшем случае – просто интересы врачебного гонорара. Всякий хирург склонен прежде всего резать – и здесь очень трудно отделить интересы пациента от интересов врача. Довоенные попытки ввести у нас венерические диспансеры наталкивались на резкое сопротивление, – в частности и со стороны врачей, которые мотивировали свою оппозицию, так сказать, моральными доводами: страх перед венерическими болезнями служит, де, морально сдерживающим началом, ставит некую преграду общественному разврату. Попробую для ясности привести гипотетический случай: если некий Иванов изобретет такое полоскание, которое начисто ликвидирует все зубные болезни, то зубные врачи – протестовать публично, может быть, и не будут, но и в особый восторг тоже не придут – им-то куда будет деваться?

Это касается медицины, той области, в которой процент честных людей доходит, по-видимому, до максимума, в особенности, в русской медицине. Адвокатура стоит значительно ниже. Древнеримские законники боролись против медных таблиц, на которых были впервые вырезаны римские законы. Сегодняшние законники прячут свою юриспруденцию в такие дебри многотомности, казуистики, разъяснений, прецедентов и прочего, что средний человек сегодняшнего дня, как и средний человек первых веков Рима, стоит одинаково беспомощным перед монопольными владетелями, хранителями и толкователями права.

Было бы слишком банально объяснить это простой недобросовестностью. Здесь действует, помимо всего прочего, консерватизм всякой или почти всякой профессии. Старый русский генерал, скажем, начала девятисотых годов, рос, воспитывался и продвигался в обстановке известной традиции, в которую входила и крепостническая дисциплина, и действие сомкнутыми массами, и стратегия пушечного мяса, и «пуля дура, а штык молодец». Хотел ли этот генерал поражений русской армии? Конечно, нет. Но он боролся и против нарезного оружия, и против пулеметов и против броневых щитов на артиллерии – боролись даже такие выдающиеся представитель и русского военного мира, как генерал А. Драгомиров. Английские представители английского военного мира примерно так же боролись против введения танков. Русский – еще парусный адмирал, в одном из морских рассказов Станюковича бросает презрительный упрек молодому «паровому» моряку:

– Стыдно-с! Молодой человек, – а служите на самоваре!

Это, к сожалению, общечеловечно. Хотят ли эти люди пользы своему делу? В подавляющем большинстве случаев – хотят. Вредят ли они этому делу? Разумеется, вредят. Можно ли назвать их глупцами? Это – как сказать. Наполеон презрительно выгнал вон Фультона с его проектом парового судна, – а это случилось во время приготовления Булонской экспедиции. Основатель современного всемирного почтового союза, начальник германской почты Стеффен примерно также выгнал вон юного Ратенау – владельца АИГ, когда тот предложил эдиссоновский телефон: «во всем Берлине не найдется двадцати трех человек, которым могло бы понадобиться эту дурацкое изобретение». В Берлине оказалось около полмиллиона людей, которым это изобретение вопреки Стеффену, все-таки понадобилось. Вирхов пытался ликвидировать на корню коховское открытие туберкулезной палочки, а русская критика скулила об оскудении русской литературы, – как раз в те времена, когда в этой литературе работали Толстой и Достоевский...

Здесь, как я говорил, сказывается исконный консерватизм каждого человека. Парусный адмирал может объяснить очень многое. Он вырос под парусами. Он впитал в себя не только технику, но и поэзию парусного флота: лебединую снежность парусов, лихую акробатику парусного маневра, весь тот склад и стиль жизни, которые выросли на корабле из сочетания парусной техники и крепостнических отношений. Предчувствовал ли он то время, когда вместо белоснежного и безглагольного крепостного «марсового» возникнет замызганный машинным маслом мастеровой, техник, инженер и – вся жизнь станет как-то непонятной и неприемлемой? И не будет в этой жизни ничего, что составляло и гордость, и радость, и карьеру, и даже доход нашего парусного старичка?... Так рыцари средних веков смотрели на первый пудовый и топорный аркебуз: может быть и стреляет, но нам-то от этого что?




***



Я утверждаю, что хранителем православия является русский народ или, иначе, – что православие является национальной религией русского народа.

Если мы посмотрим на религиозную историю человечества не богословским оком, то мы увидим воочию, что мировое распределение религий с очень большой степенью точности повторяет мировое распределение рас или наций. Христианство является исключительно европейской религией, и на месте его рождения – в Палестине – от него не осталось ничего. Тысячелетние попытки продвинуть христианство за пределы европейской расы тоже кончились ничем. Микроскопическое количество новообращенных в Индии, Китае или Японии решительно ничего не меняет в общем положении дел. В пределах европейской расы – латинские народы остались верными католицизму, и ни один из них не принял протестантизма – ни в каком из его вариантов. За исключением южных немцев – где очень сильна латинская примесь – все германские страны отбросили католичество. Из славянских стран (если не считать Чехию, которой католицизм был навязан вооруженным путем), только Польша осталась носительницей и жертвой католицизма. Россия от дня рождения своего и до сегодня стоит на православии.

Так обстоит дело сейчас и мы едва ли можем предполагать, что в обозримый период времени это может измениться. Мысль о национальной религии высказывал и Достоевский, предусмотрительно вложив ее в уста Шатова («Бесы»):

«Цель всякого движения народного во всяком народе и во всякий период его бытия есть единственно лишь искание Бога, Бога своего, непременно собственного, и вера в Него, как в единого истинного... Бог есть синтетическая личность народа, взятого с начала его и до конца... Если великий народ не верует, что в нем истина (именно в одном и именно исключительно)... то он тотчас же обращается в этнографический материал, а не в великий народ...»

Вопрос о национальной религии может быть решен в двух плоскостях. Первая: народ творит своего Бога по образу и подобию своему. Вторая: Бог дает каждому народу ту меру познания истины и в той форме этого познания, какая свойственна духовному складу данного народа. И в том и в другом случае данная религия будет идеалом данного народа – безразлично, дан ли этот идеал извне, путем откровения, или выработан народом изнутри, или путем переработки откровения приспособлен к духовным потребностям народа. Этот вопрос, не безразличный с богословской точки зрения – совершенно безразличен с морально-политической.

Во всяком случае, православие является национальной религией русского народа и, вместе с этим народом, склонно рассматривать себя, как будущий светоч всему человечеству. К этому же выводу приходят и некоторые западноевропейские мыслители, разочаровавшиеся и в католицизме и в протестантизме. Спор о мировом будущем в настоящее время ведут собственно только три религии: православие, католицизм и протестантизм. Во всяком случае в той сегодняшней обстановке, когда культура белой расы завоевывает весь мир.

Но эта культура практически всегда работала на разъединение людей. Она, впрочем, была не первопричиной, а только орудием того морального состояния, о котором в свое время писал Достоевский («Дневник Писателя», 1873 г., Введение):

«Все европейцы идут к одной и той же цели... но они все разъединяются между собою почвенными интересами, исключительны друг к другу до непримиримости... Они перестают понимать друг друга, они раздельно смотрят на жизнь, раздельно веруют и поставляют это себе за величайшую честь... И тот и другой во всем мире замечают только самих себя, а всех других, как личное себе препятствие...»

Русская «всечеловечность», которую Достоевский проповедует во всех своих писаниях, сейчас, я боюсь, несколько поблекла. Во всяком случае, на весьма значительный период времени. Нет все-таки худа без добра: после того, как одни называли нас унтерменшами и зумпфменшами, низшей расой, годной только для удобрения высшей культуры, а другие взращивали свои победы на полях, удобренных нашей кровью, – нам очень бы не плохо, идею служения человечеству заменить, – повторяю, хотя бы на время, – идеей служения самим себе. Истинно христианскую формулировку: «кто хочет быть первым – будь всем слугою», нам нужно попробовать прочесть с конца: «кто хочет быть всем слугою – будь первым». Мы должны сказать самим себе – скромно, но твердо, что мы, русские, есть моральная аристократия мира, – идущая на смену земельной и финансовой.




***



Роль православия в утверждении и в защите нашего морального первенства может быть сформулирована двояко: чисто богословская формулировка будет утверждать, что только в православных странах истинное учение Христа, полученное из Византии, сохранилось во всей его чистоте. Национальная формулировка будет искать объяснения в духе нации, не только пассивно воспринявшей византийское христианство, но и переработавшей его на свой лад. Против теории переработки богословы будут, конечно, возражать: если переработка, тогда где же нетронутость первоначального учения? Но нужно все-таки сказать, что весь склад византийского православия самым резким образом отличается от русского. И что, например, православие современной Греции или Румынии, ничем догматически не отличающееся от нашего, выросло на иной психологической базе и имеет иную психологическую настроенность.




***



Православие – не только догматически, но и практически – выступает в мире, как религия наибольшей человечности и наибольшей любви. Как религия наибольшей надежды и наибольшего оптимизма. Православие оптимистично насквозь, и учение о Богочеловеке есть основной догматический опорный пункт этого оптимизма: Бог есть абсолютная Любовь и абсолютное Добро, и между Богом и человеком есть нерушимая непосредственная личная связь – ибо Бог, как и человек, есть ЛИЧНОСТЬ, а не слепая сила природы.

Человек, следовательно, в этом мире не одинок. И не бесцелен. Если вы когда-нибудь интересовались астрономией – и не с практической целью зазубрить эксцентритет планетных орбит или число тысяч световых лет до одного из таинственных провалов в Галактике, – то вам, вероятно, знакомо непосредственноеощущение бессмыслицы и жути. Где-то на задворках бесконечности болтается микроскопический сгусток межзвездной пыли – наш Млечный Путь. Где-то в этом сгустке бесследно затеряна солнечная система. На одной из ее пылинок появилась поверхностная ржавчина – земная кора, и на поверхности этой ржавчины – подвизаются, видите ли, великие люди и формулируются, видите ли, великие идеи. Бескрайнее одиночество, бессмыслица и жуть. И если материя – все, а дух – ничто, то все в мире не имеет никакого смысла. В том числе и вы, и я. И книга, которую я пишу, и Россия, за которую мы, может быть, умрем. Тогда все это совершенно и абсолютно бессмысленно: нелепая гниль на микроскопически тонкой плесени земной коры.

Христос сказал: не хлебом единым жив будет человек. И если вы и живете интересами не только вашей хлебной карточки, то вопроса о смысле или бессмыслице, цели и бесцельности вы не можете не поставить перед своей мыслью – и перед своей совестью тоже. Для огромного большинства человечества этот вопрос и ставится и разрешается инстинктивно, почти бессознательно, – как инстинктивно и бессознательно ставится и решается вопрос о поле, о любви и о семье. Или, иначе, как ставится и решается вопрос о жертве в пользу защиты родины. Вы никогда и ничего не сможете сказать о Боге человеку, рожденному духовным евнухом. Это точно так же недоказуемо, как недоказуема женская красота для, скажем, Шопенгауэра: что-то в человеке не работает. Мне никогда не приходилось беседовать со Сталиным, – но если бы пришлось, я не вижу решительно никакой возможности доказать ему реальность существования, скажем, чувства дружбы и товарищества: у него их нет. Для него Бухарин, пока он был жив, и Ленин, если бы он остался жив, – какие-то гнилостные процессы на плесени земной коры и раздавить их своим сталинским сапогом ничего решительно не стоит, – не надо даже никакого морального усилия над самим собой. Совершенно ясно и просто – зарезать своего ближайшего друга с тем, чтобы на вырученные из его кармана деньги наслаждаться мороженым или вином, бифштексами или властью: никакой нравственности нет. В мире микроскопической плесени позволено все. И тогда люди истребляют друг друга. «Бытие Бога» доказывается, так сказать, «от противного». Не хотите? – Ну, что ж, попробуйте без Бога...

Практическая сторона всех религий человечества изъедена всякими пороками. Я никак не собираюсь утверждать, что православная Церковь чужда этих пороков: все в мире очень далеко от совершенства. Но у нас их все-таки меньше, чем где бы то ни было. Православие не организовывало инквизиции, как организовывали ее и католицизм и протестантство, православие никогда не жгло ведьм и еретиков, и всякие попытки протащить к нам это великое изобретение западноевропейской культуры немедленно встречались самыми резкими протестами со стороны русского церковного мира. Индульгенции, которые жаждавшие прибытков восточные патриархи привозили на Московскую Русь, так и остались нераспроданными: идея взятки Господу Богу Руси была и осталась чужда. Православие почти никогда не пыталось утверждаться и распространяться насилием – первые шаги в этом направлении сделал Петровский полупротестантский Синод. Православие несло и несет в мир то искание Божьей Правды на грешной нашей земле, которое так характерно для всей русской литературы, для всех преданий и былин русской истории, для всего народа вообще. Православие – не торопится: Бог правду видит, да не ckodo скажет. Но все-таки «скажет»! И нельзя ускорять насилием поставленных Им сроков.

Если исключить трагическую историю со старообрядцами, то никогда православие не пыталось навязать себя кому бы то ни было силой. Были завоеваны татарские завоеватели и никто не трогал их религии. Были как-то включены языческие племена – и никто не резал их за идолопоклонство, как в соответственных случаях резали другие религии мира. В шестую часть земной суши, на которой вперемежку расположились полтораста наций, народов и племен – православие внесло невероятномного мира и света, дружбы и любви. Я подчеркиваю слово «невероятно» – ибо это в сущности граничит с чудесным: представьте себе, что на этой территории и среди этих народов «господствующей» оказалась какая бы то ни была другая религия или другой народ – сколько было бы религиозных войн (а мы их не знали совершенно), сколько было бы костров и застенков, сколько было бы попыток миссионерствовать и рублем и дубьем.

Православная терпимость – как и русская терпимость, происходит, может быть, просто-напросто вследствие великого оптимизма: правда все равно свое возьмет – и зачем торопить ее неправдой? Будущее все равно принадлежит дружбе и любви – зачем торопить их злобой и ненавистью? Мы все равно сильнее других – зачем культивировать чувство зависти? Ведь наша сила – это сила отца, творящая и хранящая, а не сила разбойника, грабящего и насилующего. Весь смысл бытия русского народа, весь «Свете Тихи» православия погибли бы, если бы мы хотя бы один раз, единственный раз в нашей истории, стали бы на путь Германии и сказали бы себе и миру; мы есть высшая раса – несите к ногам нашим всю колбасу и все пиво мира...

...И я все– таки буду утверждать, что наше православие есть результат переработки византийского христианства русским народом. Византия «Правды Божией» не искала вовсе, -как не ищет ее и современная, тоже православная, Греция. Это, все-таки, идет из каких-то – нам совершенно неизвестных глубин русского народного сознания. Я бы очень советовал русскому читателю самолично проделать такого рода литературно-исторический эксперимент.

Кое– кто из нас еще помнит русский былинный эпос. Очень немногие кое-как знакомы и с германским, -с «песней о Нибелунгах». Прочтите и сравните. Наши богатыри «честно и грозно» стоят на страже земли русской, живут в несокрушимой дружбе – и если Илья Муромец посмеивается над Алешей Поповичем, то это делается в порядке дружеского зубоскальства. Если Васька Буслаев и хулиганит, то беззлобно, просто от избытка сил, да и то потом кается. Здесь все светло, ясно, дружественно. В «Песне о Нибелунгах» – зависть и предательство, убийство из-за угла, яд, зависть, взаимоистребление, – все это громоздится каким-то кошмарным клубком. И в конце этой героической эпопеи герои пьют кровь убитых товарищей и гибнут все – гибнут не в борьбе с внешним врагом, – а истребляя друг друга до последнего – чтобы «золото Рейна» не попало никому. Здесь все окрашено в цвета крови и грязи. Здесь все пропитано завистью и ненавистью. Здесь всякий друг другу наличный враг и потенциальный убийца. И убивают друг друга в с е. Гибнут не в честном бою за родину, за защиту своих полей и сел, детей и жен, а в каких-то идиотских феодальных войнах из-за выеденного яйца. Найдите в какой-нибудь литературной хрестоматии краткое изложение событий этой всегерманской эпопеи и прочтите сами.

Были и у нас – в Сибири и на Кавказе вещи, которыми хвастаться нечего. Но все это не может идти ни в какое сравнение с европейским культуртрегерством...

В романе М. Алданова «Девятое Термидора» (пролог) молодой русский, Андрей Кучков, попадает в Париж XII века. Смотрит на сожжение еретиков: «страшно, но интересно: в Киеве никогда никого не жгли и даже вешали редко». Смотрит с интересом на Собор Парижской Богоматери – и «боится немного, как бы этот собор не оказался лучше церкви Святой Софии, которую великий князь Ярослав воздвиг в Киеве на удивление миру. Оказалось, однако, что оба храма совершенно друг на друга непохожи. Оба были на редкость хороши, только киевский светел и приветлив, а парижский угрюм и страшен: день и ночь».

Православие светло и приветливо – нет в нем ничего угрюмого и страшного. Оно полно уверенности и оптимизма, – любовь и правда – все равно возьмут свое. Русский язык, кажется единственный язык в мире, который в слово «правда» вложил два по существу противоположных смысла: «правда» – это то, что есть, действительность, факт. И «правда» – то, чего нет, чего еще нет, но что должнобыть. Правда свидетельского показания о настоящем и правда Божьего обещания о будущем – сливаются в одно слово и почти в одно понятие. И русский православный народ веками и веками работает для этого слияния: для превращения Божьей правды в правду реальной действительности.




***



После великой катастрофы мы стоим перед великим возвращением в свой дом, к своему идеалу. Сейчас он загажен и замазан, заклеен лозунгами и заглушен враньем. Но он существует. Нужно очистить его от лозунгов и плакатов, от иностранных переводов и доморощенного вранья, нужно показать его во всей его ясной и светлой простоте. Но не в вымысле «творимой легенды», а в реальности исторических фактов. Наше будущее мы должны строить исходя из нашего прошлого, – а не из не наших шпаргалок, и программ, утопий и демагогии. Всю политическую работу нашего будущего мы должны начинать совсем с другого конца, чем это делали наши деды и наши отцы, – иначе наши дети и внуки придут к тому же, к чему пришли мы: к братским могилам голода и террора, гражданских и мировых войн, к новому периоду первоначального накопления грязи и крови, злобы и ненависти. Нам, прежде всего, нужно знать нашу историю, – а мы ее не знали.
(с) Солоневич 50-е годы.

[Sharlotta]

Не верю. Слишком оптимистично, слишком позитивно. Может православие и лучше других религий, но не такая, как здесь написано. И еще.. не понимаю, почему между верой и религией ставится знак равенства? Я не атеистка и в вере без религии вижу гораздо больше плюсов. Как бы то ни было и что бы ни говорили сторонники религии, она учит любить ближего под страхом ужасных мук (ведь иначе будешь гореть в аду вечно!!!), а гораздо разумнее и человечнее было бы показать своим примером, объяснить, убедить, почему лучше любить ближнего, почему нельзя убивать, красть и т.д. А лучше посулить вечную жизнь без возможности попадания в ад. Да, конечно, человек будет делать так, как надо в большинстве своем только, если будет знать, что его ждет наказание. Но от этого еще больше убеждаюсь, что эта часть религии выдумана людьми.

Все, что предсказано в жизни после смерти не может быть доказано. Никто оттуда не возвращался, чтобы подтвердить, действительно ли грешник будет гореть в аду, а негрешивший будет счастлив в раю? Вместо того, чтобы ждать лучшей жизни в раю, нужно просто сделай лучшую жизнь на земле.

Necros, может ты знаешь и сможешь ответить на мой вопрос Скажи, а некрещенный человек попадет в рай? Что говорит церковь?
Разве человек смог расчитывать на прощение грехов не только после того, как распяли Иисуса? Что это за речи о том, что он пришел на землю, чтобы искупить грехи человеческие?

Насчет гребли, гребли... А как же десятина? Я вот что нашла:
Сегодня в православной церкви в силу сложившейся ситуации доктрина десятинного служения не применяется и не проповедуется. Однако, как выяснилось, она существует и не отменена, а некогда, в царской России, она имела полную силу, вплоть до того, что за неуплату десятины людей сажали в тюрьму. Так что, теоретически можно предположить: если ситуация изменится и православие в России наберет опять такой же вес, как при царе-горохе, то могут снова начать взимать десятину. Практически, такое вряд ли возможно, но раз доктрина о десятине не выброшена на свалку истории, то кто знает.... Однако я тут хочу сказать о другом. Ведь сама эта ужасная практика, заставлять людей платить десятину под страхом наказания, как раз говорит против десятины.
Да и раньше читала про это.
Может нисшее звено служителей и были козлами отпущения, но сама церковь была богатой. Может не во все времена и не всякая, но это имело место быть, ведь так?